На этот вопрос ответ дан Александром Пушкиным
Пушкин с предельной ясностью изобразил коренные различия в мировосприятии и мировоззрении православного русского человека и западного иноверца, показал противостоящие друг другу духовные ценности России и Запада, выявив одновременно катастрофическую матрицу Смуты.
Пушкинские простота и прозрачность изложения обманчивы. Каждая, казалось бы, ясная, как день, сцена требует погружения в нее и додумывания, анализа поведения героев и их мотивов. И тогда внезапно читателю открываются такие потаенные смыслы, что от них захватывает дух! Не составляет исключения и сцена XVI - «Равнина близ Новгорода-Северского» из трагедии «Борис Годунов».
Эта сцена с давних пор упоминается комментаторами вскользь, в качестве «иллюстративной», хотя по сути своей она исполнена глубочайших смыслов. Обратимся вкратце к истории ее освещения в отечественном литературоведении. В советском литературоведении эта й сцене практически не уделяется никакого внимания, а редкие упоминания о ней квалифицируют ее в качестве чисто иллюстративной, в иностранные начальники показаны в самом нелепо-шутовском виде.
Именно так писали о сцене XVI в «раннесоветские» времена Д. Благой и С. Бонди, а уже в наши дни Е. Эткинд и Л. Лотман. Эткинд вообще писал о «балаганном» характере этой сцены, а Л. Лотман узрела в ней пародию на «вавилонское столпотворение» и «образ грубой прозы войны». Пишет о «комизме» батальной сцены и современный канадский филолог Д. Клэйтон.
Нет, сцена и впрямь получилась зрелищной, кинематографичной: напряжение боя достигает предела. Желающих воевать с «русским царевичем» немного, царские войска бегут, не обращая внимания на иностранных военспецов-командиров, русские ратники в раздражении передразнивают их.
Вид бегущего на тебя в панике войска, как говорят сведущие люди, картина не для слабонервных. Тут легко самому поддаться уступить искушению пуститься наутек, а надобно стоять и сражаться, рискуя быть опрокинутым своими же. В общем, совершенно непонятно вообще, что «балаганного» в сцене «Равнина близ Новгорода-Северского»? То, что один капитан - Маржерет - говорит по-французски, а другой – Розен - по-немецки, т.е. каждый на своем родном языке? Но в том нет ничего удивительного: оба они – европейцы.
То, что два капитана говорят в пьесе не по-русски, есть не что иное, как художественный прием, помогающий, читателю/зрителю нагляднее увидеть ситуацию. Ведь заговори они по-русски, их было бы не отличить - что на сцене, что в тексте - от русских воевод, русских людей. А тут у каждого свой язык, своя манера речи и выражения чувств.
Эта сцена кульминационная, ибо в ней раскрывается весь трагизм положения и сознания русского воина, русского православного человека.
Начинается она так: «Воины (бегут в беспорядке) Беда, беда! Царевич! Ляхи! Вот они! вот они!»
Беда. Царевич. Ляхи.
Один событийный и смысловой ряд. Ключевое, главное слово: «Беда!»
Воины бегут в беспорядке.
Скоро эта беда – лже-царевич и ляхи - войдут в Первопрестольную и явит себя во всей его полноте наказание Господне. Ну и где тут «шутовство» и «балаган»?
Попытаемся войти в положение бегущих и понять их душевное состояние. Все просто и неразрешимо одновременно: с одной стороны, присяга Годунову – законному царю, но цареубийце, с другой - «законнейший» Русский царевич, но идущий на Русь с иноземцами – извечными супостатами - злокозненными ляхами. Уже одно это вносит в сознание «когнитивный диссонанс». Русь и законный царь-святоубийца по одну сторону, «законнейший царь» в союзе с врагами Руси - по другую. И выбор между ними православный воин должен делать здесь и сейчас: не на завалинке, а сражаясь.
Страшно идти против Русского царевича – «грех велий», но он ведет с собой на Русь полки еретиков – «воинов антихристовых».
Страшно и защищать царя-«святоубивца» - «велий грех», но долг требует защищать Русь от иноземцев. И не просто от иноземцев, а от еретиков, «антихристов»! Защищать веру православную.
Вот такая напасть!
Что делать православным?
Нет «лучшего» решения. Оба катастрофичны.
Сам же русский воин отнюдь не труслив. Он Бога боится. Боится согрешить против русского царевича – «бича Божия».
Понятия Отечества и Царя, доселе нераздельные, теперь расходятся. Триада «Вера-Царь-Отечество» дала трещину и распадается. Так начинается народная трагедия, точнее, одна из ее ипостасей. И в том один из глубочайших смыслов пушкинского «Бориса Годунова».
Но вернемся на поле битвы под Новгород-Северский, в которой участвуют иностранные наемники под командой двух капитанов – Ж. Маржерета и В. Розена. Нравственно-религиозная проблема, возникшая у русских воинов, совершенно не стоит перед двумя иноземцами, честно и добросовестно выполняющими свои профессиональные обязанности. Воевать – работа этих поневоле странствующих рыцарей, их профессия и призвание. Их честь – верность. Верность тому, с кем заключен у них «трудовой договор», «контракт», т.е. нанимателю.
А посему вид бегущих ратников, не желающих выполнять свои прямые обязанности, двум капитанам отвратителен. «Канальи! Сброд! Сволочь!» - Маржерет не слишком щепетилен в выборе речевых оборотов. Однако Маржерет не просто бранится, он единственный в сцене, кто поминает по имени дьявола, и кто называет дьяволом Самозванца.
Иностранцы в сцене - это художественный прием, с помощью которого возникает дополнительная возможность взглянуть на ситуацию и на русского человека со стороны, извне. Оптика Пушкина такова, что предмет рассматривается одновременно с нескольких позиций, в ходе чего происходит наложение одного видения ситуации на другое. Этим достигается объективность взгляда на происходящее. Пушкин никогда не «болеет» за какую-то одну из противоборствующих сторон; он всегда над схваткой и стремится показать правду и неправду обеих сторон.
Два мира, два понимания долга. Но для русского воина – религиозно-нравственный выбор трагичен и мучителен, для иностранца его не существует вовсе.
В этой сцене помимо прочего звучит мотив противопоставления западноевропейского наемнического воинства с его кодексом служения («верность тому, кто платит - от сих до сих – в соответствии с условиями контракта», где духу отводится место на периферии сознания) служивому русскому воинству, которое без Царя и твёрдой веры воевать нормально попросту не умеет и не может.
Так вырастает в сцене мистическая фигура русского Царя – хранителя и защитника веры, основы царства-государства.
Пушкин рисует поразительную картину: Россия и Запад смотрят друг другу в глаза и без обиняков говорят о друг о друге то, что думают. Для русских Маржерет - «лягушка заморская», «квакающая» на Русского царевича, «басурман», не вмещающий в себя смысла и трагизма сложившейся для православного русского человека ситуации. Каждая из сторон достойна сочувствия, каждая достойна порицания. Тут нет правых. Налицо два разных мира и вместе им не сойтись. Но если русский всегда поймет Маржерета и Розена, то иностранцы русских – едва ли. Иноземцы попросту не дают себе труда задуматься о поведении «этих странных русских».
Как бы то ни было, а два странствующих по миру в поисках заработка капитана ведут себя как настоящие мужчины и воины, по-рыцарски: вид бегущего в панике войска не способствует укреплению нервов и поднятию настроения. Возникает соблазн бежать, пришпорив коня, и самим. Но, что мы слышим?
«Тысяча дьяволов! Я не сдвинусь отсюда ни на шаг! – восклицает Маржерет, обращаясь к Розену. - Вино откупорено, его нужно пить!»
Помимо прочего, затронута профессиональная честь и репутация обоих капитанов. Каково будет им смотреть в глаза друг другу, обратившись в бегство, хотя ретирады на войне вещь обычная, а порой и неизбежная. И кто таков в их глазах, для них, «матерых профи», воин-«любитель» Самозванец? «Браток», «бродяга», «хулиган из подворотни», «шпана», вынужденная волею случая «водить полки»! И уступить такому - не уважать себя, тем более, что он сущий головорез, которого непременно следует укоротить. А потому - вперед, марш! А с другой стороны, самозванец сущий «дьявол», как называет его Маржерет, и потому одолеть его дело престижа, самоутверждения, дело чести. Есть отчего прийти в азарт!
«Сейчас мы его сделаем!»
Немногословный и упорный Розен берет инициативу в свои руки («немцы строятся», как гласит пушкинская ремарка): «Hilf Gott!»
Это выражение при всей его элементарности очень трудно перевести на русский язык, сохранив при этом его энергетику, и отчасти даже смысл. Дословно: «Боже, помоги!» Однако по-немецки это звучит резче и суровее, и адресатом его является не столько Господь, сколько сам немец. Это не только обращение к Богу, но и приказ себе самому, суровое присловие, а не мольба о помощи. Дежурный «лозунг-девиз». Показательно, что Розен единственный в сцене, кто призывает на помощь имя Божье. И добивается успеха! Ибо бороться человекам с дьяволом без помощи Божьей невозможно.
Подводя итоги, можно с полным правом сказать, что в сцене «Равнина близ Новгорода-Северского» Пушкин раскрыл фундаментальную роль фигуры православного царя в религиозно-политическом сознании русского народа, показав, что любые сомнения в истинности самодержца ведут к кровавой смуте.
Источник km.ru