Никто не понимает протекционизм. Или жестокий XXI век

Дмитрий Дробницкий

    Уходя из города скепсиса, придется пройти по долине неясности

    — Адам Смит

В феврале 2015 года известный американский экономист-либерал Пол Кругман опубликовал в издании The New York Times колонку под названием «Никто не понимает долг».

Речь шла не о долге перед родиной, голодающими детьми Африки, бездомными в Америке, умирающими от (пока) неизлечимых болезней или некоем долге перед человечеством. Тем более — не перед теми согражданами, которые страдали от глобализации. Чьи жизни — честных работяг, отцов и матерей — рушились, сминаемые катком так называемого «свободного рынка».

Кстати, удивительно, насколько некоторые левые мыслители, и дня не проводящие без обличения имущественного неравенства в какой-нибудь информационно-аналитической программе или статье, остаются равнодушными к судьбам тех, кого они могут отнести к категории «эгоистичных собственников» и «отсталых фермеров».

Но вернемся к долгу. Пол Кругман говорил о госдолге США, а также о долгах корпораций и государств, которые буквально-таки опутали земной шар. В 2017 году размер всеобщего мирового долга достиг рекордной отметки — 327% ВВП планеты. На момент написания «экономическим гуру» его статьи цифра была несколько меньше — примерно 280%.

Но Пол Кругман — вслед за тогдашней главой ФРС США Джанет Йеллен — повторял одну и ту же мантру. Вы, мол, не понимаете. Если бы таков был долг одной корпорации или одного домохозяйства, то дело, разумеется, было бы в швах. Но когда в глобальном мире все друг другу должны — это совсем другое дело. В современной постиндустриальной экономике деньги — это виртуальная сущность. И если при всеобщей взаимной задолженности удается избежать рецессии, то все хорошо. Не золото ведь где-то в закромах заканчивается, а просто сменяют друг друга нули и единицы…

Ну а то, что при этом разрушается жизненный уклад людей, семьи, целые сообщества, становятся призраками некогда процветающие города — не страшно. То есть персонально для кого-то это, может быть, и трагедия, но для «неумолимого хода истории» это всего лишь «сопутствующие потери».

До подъема «популистской волны» оставалось несколько месяцев. Тогда основной спор между западными (в основном, американскими) консерваторами и либералами состоял в том, можно ли в угоду «глобальному начальству» увеличивать госрасходы, уничтожая национального налогоплательщика. Добавлю от себя, что этот налогоплательщик по совместительству являлся также и должником, и владельцем потенциально обесцененных долговых расписок западных демократий.

Кругман был раздосадован тем, что в США в ноябре 2014 года произошла электоральная консервативная контрреволюция. Демократы во главе с тогда еще действующим президентом Бараком Обамой потерпели сокрушительное поражение на промежуточных выборах в Конгресс. Поражение, какого они не видывали с 1920-х. Республиканский истеблишмент все еще держался за свою глобалистскую повестку — с определенным правым уклоном, — но избиратель уже проголосовал против того, что лауреат Пулитцеровской премии Дэн Хеннингер назвал «ограблением простых американцев».

Еще не случился Brexit, еще не спустился по эскалатору Trump Tower «невозможный» Дональд Трамп, еще не начались сыпаться по всей Европе право- и левоцентристские правящие партии, представляющие интересы глобальной элиты… Но Кругман, как будто предвидя грядущие потрясения, уже писал о том, что экономическая стабильность (тем более, экономический рост!) куда важнее чаяний отдельных групп «устаревшего населения».

Его коллега, один из главных идеологов либерал-глобализма Фарид Закария был куда более прозорлив. Он предвидел поражение Демократической партии и на парламентских выборах 2014-го, и на президентских 2016-го. Более того, он — насколько позволяли ему его либеральные убеждения — сочувствовал гражданам Запада, которых глобализация выкидывала на обочину истории. В октябре 2016 года (еще до победы Трампа!) на сайте авторитетного американского издания Foreign Affairs появилась его статья «Популизм на марше».

Закария был убежден, что глобализация в конце концов победит. Однако ее проблемы связаны с тем, что глобалисты слишком уж пренебрежительно относятся к тем людям, чьи жизни она разрушает.

Нет, он не ставил под сомнение саму целесообразность такого разрушения, но все же призывал всеми возможными способами смягчить неизбежный уход «лишних людей» в небытие под давлением «разнообразия», роботизации, всяческих 3D-принтеров и торжества креативного класса, а также потребленцев «конкурентных на мировом рынке продуктов», под каковыми продуктами, по всей видимости, понимались Coca-Cola и iPhone…

Стоит отдать должное Закарии. Он довольно искренне сочувствовал генерации людей, которая, как он полагал, станет последним индустриально мыслящим поколением не только Запада, но и всей цивилизации Севера. Мол, жаль вас, конечно, но что же поделаешь! Ваши дети будут жить иначе — радуйтесь! Я против вашей немедленной ликвидации, но все же вы должны признать, что вам более не место в этом «новом прекрасном мире»…

Другие эксперты и политики были куда менее щепетильны. Стоит хотя бы вспомнить речь Хиллари Клинтон на ужине для спонсоров ее предвыборной кампании, где она назвала половину избирателей Трампа «деплорантами». В литературном переводе на русский это звучит как «ведро отбросов» или «корзинка неизлечимых». Уж у кого-кого, а у семейства Клинтонов никогда не было сочувствия к сминаемым неумолимой силой истории людям…

Вышло всё, однако, иначе. История пошла другим путем.

И дело тут не только и не столько в том, что Закария назвал «нелиберальной демократией» — то есть демократическим волеизъявлением людей, несогласных с глобальной либеральной парадигмой.

Мир объективно подошел к новому технологическому прорыву. А значит — к новой индустриализации и экономическому соревнованию. Разработка новых материалов требует научно-технических работников. Их производство и внедрение в машиностроение следующего поколения — высококвалифицированных рабочих (тех, кого на Западе называют «синими воротничками»). Роботы? Что ж, их эксплуатация будет невозможной без сервисных центров, куда более продвинутых, чем те, что сегодня занимаются автомобилями и бытовой техникой. Цифровизация? Несомненно! Но только надо отдавать себе отчет в том, что нельзя цифровизовывать ничто, а стало быть компьютерная начинка будет появляться в новых машинах и механизмах, которых кому-то надо будет изготавливать и обслуживать. Не говоря уже о том, что развитие «цифры» требует увеличения энергетических мощностей, а значит в цене будут не кодеры программ для смартфонов (хотя какое-то место найдется и для них), а рабочие, ИТР и индустриальные управленцы.

Дональд Трамп, Маттео Сальвини, Найджел Фарадж, Марин Ле Пен, Себастьян Курц и даже Виктор Орбан в связи с этим предстают совершенно в ином свете. Не как реваншисты. И не как защитники «старого отверженного поколения». А как «вестники» — согласно вашингтонским сплетням, так посоветовал себя называть Трампу его бывший советник Стивен Бэннон. Вестники нового технологического уклада и постглобального мира. Нового индустриально-технологического соревнования.

Ведь чем, по сути дела, была глобализация? Отнюдь не системой «свободной торговли» и царством «конкурентоспособных товаров». Глобальная элита авторитарно насаждала так называемое «международное разделение труда». Тут пишут программы для гаджетов, тут гаджеты производят, здесь добывают нефть, а там делают ширпотреб. При этом транснациональные корпорации были единственными по-настоящему «конкурентными» участниками рынка — поскольку получили индульгенцию для производства товаров в одном месте, продажи их в другом, уплаты налогов в третьем и хранения денег в четвертом.

Если бы мировой элите удалось остановить научно-технический прогресс, то, несомненно, единственным «современным человеком» — помимо собственно глобального начальства — стал бы инклюзивный хипстер, который что-то кодит на своем ноутбуке в любой стране мира, попивая из бумажного стаканчика латте, сваренного… нет, не роботом, а «устаревшим и не вписавшимся» человеком.

Однако новый технологический виток породил новую индустриальную конкуренцию. Ее невозможно выиграть в одиночку, водя пальцем по планшету. А транснациональные корпорации в ней не заинтересованы — не для того они создавались. И тогда люди вспомнили о национальных государствах, которые по-прежнему обладают достаточной мощью, чтобы, вопреки воле продавцов газировки и деривативов, способствовать прогрессу.

Национальные государства имеют склонность соперничать друг с другом и в таком соперничестве применять иной раз не самые честные методы. Они просто в силу своей природы стремятся выйти победителями (или хотя бы не проигравшими) в конкурентной борьбе с себе подобными. И объединяют своих подданных вокруг этой цели.

Протекционизм — термин, которым сейчас пугают всё «просвещенное человечество» — это не просто импортные тарифы, «торговые войны» и защита своего производителя (а также изобретателя, инженера и рабочего) от производителя зарубежного. Это ставка на тех субъектов индустриальной деятельности, которые способны двигать прогресс вперед на том пространстве, которое они считают своим. Возможно, именно поэтому тот же Трамп начал с ликвидации административных барьеров для бизнеса и снижения налогов и лишь затем перешел к введению импортных пошлин.

Несет ли с собой новое всемирное экономическое соревнование и связанный с ним протекционизм серьезные издержки? Конечно. Без таких издержек не обходился ни один серьезный шаг человечества вперед.

Среди таких издержек практически всеми солидными изданиями называются неизбежный рост дефицита бюджетов индустриальных держав, а также проблемы на финансовых рынках. Но разве не идеологи глобализации убеждали нас, что деньги — лишь нули и единицы, а бюджетные дефициты и порождаемые ими долги — устаревшие понятия?

Впрочем, куда серьезнее проблемы, связанные с людьми, которым предстоит пережить реиндустриализацию. Ведь сопротивление протекционизму нельзя свести только к козням глобальных элит. За последние три десятилетия в активную жизнь вступило, как минимум, два поколения, которые связывали свою жизнь с глобализацией и «концом истории», свято верили (их ведь так учили!) в то, что «постиндустриальное счастье» будет длиться вечно и что их дети (разумеется, если они решат их завести) будут жить в еще-более-цифровом-мире, без всех этих фабрик, КБ, госграниц и тарифов.

Но прогресс — штука жестокая. Он не щадит тех, кто стоит у него на пути. Поэтому государствам, в очередной раз вставшим на путь конкуренции, следует сделать все, чтобы смягчить социально-экономические последствия для тех, кто застрял в глобализации — по большей части, не по своей вине! — и попытаться сделать так, чтобы новый индустриально-технологический рывок стал для «цифровых поколений» максимально инклюзивным.

КАРТИНЫ В НАЛИЧИИ И НА ЗАКАЗ