Экономика: Время как фактор торжества и смерти либерализма

Александр Халдей

Реабилитации русского национал-патриотизма в глазах правящей элиты мешает отсутствие у него собственной экономической доктрины.

Как только национал-патриот начинает думать и говорить об экономике, он немедленно переходит на языковую платформу купечества, всегда стремившегося привести в Россию «немцев». Купечество связано с внешней торговлей и потому всегда попадало под цивилизационный соблазн Запада.

Купец у русского национал-патриота всегда был на справедливом подозрении в компрадорстве, а поскольку купец опирался на боярскую аристократию, то возникала цивилизационно чуждая прослойка правящей элиты, вступавшая в конфликт с той частью аристократии, что опиралась на военных. Раскол аристократии на «купцов» и «военных», куда входили «государственники», проецировался на князя или царя, всегда вынужденного маневрировать между двумя лагерями правящей элиты.

Разделённая элита попадала между народом и царём, создавая миф о хорошем царе в окружении плохих бояр, а также о склонности царя то к аристократам, то к народу, в зависимости от ситуативного конфликта в треугольнике «царь — бояре — народ». В любом случае все эти мифологемы опирались на идею справедливого перераспределения общественного богатства, оставляя в стороне тему создания этого богатства, будь то торговля или производство.

Экономические теории Россия целиком воспринимала с Запада, что превращало национал-патриотов в апологетов крестьянской архаики и комических персонажей. Тема прогресса, модернизации не находила отражения в оборонном сознании национал-патриотов, формировавшихся в большей части на отрицании Запада, чем на позитивном утверждении себя.

Когда национал-патриоты переходили на рельсы экономической проблематики, они автоматически переходили в чуждую им сферу, вынужденно заимствуя язык западной торговой цивилизации. В этом состояла главная причина поражения национал-патриотов в борьбе за элиту — они не предлагали путей создания богатства, отличных от тех, что предлагали купцы.

Единственной альтернативой либеральному купеческому видению богатства стал социализм, он решал извечную проблему справедливого распределения, но тут было две проблемы. Первая — социализм был порождением Запада и требовал перевода на русские культурные коды для его адаптации и внедрения.

Это удалось сделать — использующие термин «пролетариат» большевики перешли на термин «трудовой народ» и в этом нашли понимание далеко не пролетарских народных масс. Второе — социализм не решал проблему увеличения богатства. За этим тоже приходилось идти к либералам.

Социалистический хозрасчёт — это усечённая модель капиталистического хозяйствования, содержащая взаимно несовместимые постулаты товарно-денежных отношений и всемерного их ограничения.

Политэкономическая двойственность социализма не могла не привести к его кризису, и, когда рухнула система, основанная на русской интерпретации марксизма, национал-патриоты остались без идеологии, включающей в себя собственную экономическую и культурную концепцию.

Едва социалисты или монархисты начинают говорить об экономике, они сразу переходят на язык либералов — в мире, где господствуют банки и биржи, кредит и вексель, рентабельность и товарообмен, где правота вытекает из бухгалтерского баланса, постоянно воспроизводится либеральная цивилизация. Национал-патриоты всегда будут останавливаться перед проблемой товарно-денежных отношений, и, даже если они захватят политическую власть, она со временем разложится под влиянием логики рационального хозяйствования.

Как бы ни были прагматичны либералы, у них в идеологии лежит системообразующая сакральность. Это сакральность времени. Даже самые отпетые атеисты из либералов свято верят в сакральность времени в процессе образования богатства. Из тезиса сакральности времени вытекает вся догматика либерализма, и в этом и сила, и слабость либералов, такая же внутренняя противоречивость, раскалывающая цельность их идеологии и ведущая к кризису, как товарно-денежный соблазн, раскалывающий антилиберальные системы.

Сакральность времени либералы трактуют не так, как национал-патриоты, — не в рамках Традиции. Для либералов время — отправной камень их религии денег. Время для либералов не потусторонне, а посюсторонне, в этом парадоксальность либеральной сакральности.

Именно фактор времени лежит в основе теории процента за кредит, основе либерального мировоззрения. Уберите из либеральной догмы святость времени — и рухнет всё здание либерализма. Если фактор времени изъять из теории процента, то рушится вся воспроизводственная цепочка того, что принято называть инвестициями.

Либеральная догма говорит, что отложенное потребление, образующее временно свободное богатство, используемое при кредите, должно быть скомпенсировано тому, кто отказывается от потребления и даёт свои свободные деньги в пользование другому. Тут либерализм полностью встаёт на традиционалистские трактовки бытия и времени.

Отложенное потребление — это отложенное бытиё, и так как деньги — это не право на товары, а овеществлённая жизненная энергия, потраченная на их создание, то дать попользоваться своей энергией другому — это сакральный акт, требующий возмещения. Отдавая жизнь в одной форме, вы должны получить возмещение в другой.

В этом всё понимание справедливости у либералов, и тут в такой системе координат Традиция им не только не возражает, а подтверждает тезис. Забирать чужую жизнь без возмещения — грех и преступление против Вселенной. Забрать жизнь может лишь Тот, Кто её дал. Все прочие должны для этого получить согласие и компенсировать полученное.

Тут весь акцент в спорах переходит на размер возмещения — какой процент справедлив, а какой — нет. Но это другой предмет спора, он уже вне фактора времени как категории эквивалентного обмена. Сам факт возмещения легализует требование процента.

Тут надо отметить, что христианство и ислам отвергают процент не в силу отрицания сакральности времени, а в силу иного понимания жертвы. В центре христианства — понятие любви, тождественной сущности Бога. И если человек стремится к богоподобию, то отдавать он должен безвозмездно.

«Даром получили — даром отдавайте, ибо из того, что вы имеете, нет ничего, что вы бы не получили». Правда, для этого требуется наличие соответствующих моральных ограничений у берущего. Он должен знать меру. Здесь нет логики «око за око, зуб за зуб», эквивалентный обмен — это логика Ветхого Завета.

Другое дело, что человечество пока не только не доросло до этики Нового Завета, но не достигло этики Ветхого. «Око за око» на деле требует лишь меры в возмещении. Одно око за одно око, а не десять очей за одно око. Для древнего мира, привыкшего выбивать все зубы за один выбитый, это было колоссальным прорывом. Мир до сих пор до этого не дорос. Именно на этом и построена вся коммерческая этика, включая этику процента как основы современного капитализма.

Другое дело, что все эти понятия в либеральной догматике ушли в непроявленный план, в толщу глубинного языка, образуя парадигму либерализма, то есть ценностную матрицу, существующую в непроявленном виде и подразумеваемую всегда, когда речь заходит о товарно-денежных отношениях.

Это даже не осознаётся, когда студентов обучают азам экономики в современных университетах, не проговаривается вслух, но в глубинах либеральной этики это краеугольный камень, на котором построена вся ценностная матрица либерализма.

Время — это самая глубокая тайна, над постижением которой бьётся человечество всю свою историю. То, как видят время либералы, — тоже одна из его ипостасей, и отсюда у либеральной этики весь её соблазн и вся её противоречивость. И поскольку овладеть тайной времени не дано, то не дано выйти за рамки товарно-денежных отношений в мировой цивилизации. Любой отказ от товарно-денежных отношений не вырывает цивилизацию вперёд, а отбрасывает её назад.

Коммунизм тем велик как утопия, что впервые дерзает поставить вопрос о цивилизации за рамками товарно-денежной парадигмы. Это, говоря языком науки, гипотеза, проверяющая все слабые звенья у существующих концепций. Ничто не било в самый центр либеральной догматики так сильно, как марксизм, и самое главное в том, что эти оба учения являются продуктом цивилизации Запада, то есть это оформление её сущностного раскола, её имманентного и неустраняемого конфликта.

Крах коммунизма вызван наивными попытками преодоления сакральности теми, кто отверг само понимание сакрального. Выйти за пределы товарно-денежных отношений — это не отменить их, не запретить законом, а изжить цивилизационно, но тогда нужно выйти на совершенно иной уровень постижения сакральности.

Это другой уровень сознания. Нужно понимать время не вульгарно, не как физик, а как жрец. Человечество к этому неспособно, и потому вульгарная догматика либерализма побеждает даже при всей своей ущербности и глубоком длительном кризисе.

Однако, победив, либерализм переходит в стадию умирания, где процесс умирания важнее, чем его итог. Именно в процессе умирания либерализма человечество преодолевает его сакральность, изживая либерализм и переходя к новым неизведанным форматам бытия.

Это процесс эволюции человечества, на который, возможно, уйдёт всё отпущенное ему историческое время. Мир с тревогой всматривается в новый уклад, к порогу которого он подошёл, но ни остановиться, ни повернуть назад уже невозможно. Остаётся набраться смелости и сделать шаг.