Нарочницкая Наталия: Иван - не дурак

Нарочницкая Наталья

    Наталия Алексеевна, нужно ли нам вообще поголовное единство? Может, общество и должно быть неоднородным, пёстрым и при этом сбалансированным - как, собственно, во всём в мире?

— Историческое сознание нации вовсе не означает одно­мерности и обезличивания. Неслучайно в социологии среди терминов «средний француз», «средний немец», «средний американец» вы не найдёте термина «средний русский» - он не существовал и, надеюсь, никогда не возникнет.

Пожалуй, в каждой семье у нас найдутся западник и славянофил, лентяй и труженик, обжора и аскет, педант и раззява, философ и романтик. Мы едим по-разному, ложимся и встаём в разное время, ездим в отпуск не как французы, все разом, а и в марте, и в октябре. Мы не скупимся на эмоции в горе или в радости, гневаемся и веселимся так, что стены сотрясаются. Язык наш действительно «великий и могучий», потому что какой ещё язык способен выразить такие крайно­сти: лицо, лик, личико, физиономия, но и рожа, морда, харя, мурло… А в английском - face, и всё. Мы и в политике любим и ненавидим, готовы броситься с кулаками на оппонента, как давно отвыкли остывшие, равнодушные европейцы. Мы живые - и поэтому не дождутся нашей гибели!

     Что, по-вашему, нас объединяет или должно объединять, а что, наоборот, разъединяет?

— Точных границ между единением и расколом никогда не начертить. В разные моменты истории эти границы меняются: происходят всплески то воодушевляющего единения, то уныния, скепсиса и даже раскола. Каждая эпоха - а их смена происходит в наши дни куда быстрее, чем когда-либо, - по-новому высвечивает разные стороны мировоззрения и их взаимодействия, демонстрируя новые или незамеченные ранее. Сейчас нас, безусловно, серьёзно разъединяет явный провал социально-экономической сферы. И нас правомерно беспокоит, насколько исчерпан лимит терпимости общества к социальным тяготам, огромному имущественному расслоению. Крушение СССР воспринимается как катастрофа уже подавляющим большинством, но, одновременно, похоже, это же большинство принимает итог как печальную данность. Я не считаю расколом антагонизм между мнимыми «либералами» (по-моему, дай им волю, они своих концлагерей понастроят и оппонентов посадят) и подавляющим большинством, совершенно не испытывающим чувства неполноценности перед Западом. Он уже слишком обнажил своё неприятие суверенной духом и плотью России. Но нам грозит раскол молодёжи - его буквально создают среди «поколения смартфонов» политтехнологии - главный инструмент манипуляции общественным сознанием.

    Что позволяет нашему обществу говорить, что оно - единое целое, несмотря на все различия и противоречия?

— Вряд ли можно ожидать, что в России когда-нибудь прекратится яростная дискуссия по самым основополагающим вопросам бытия. Острота восприятия реальных и мнимых грехов общественной жизни, резкие перемены в общественном настроении, обожествление и потом ниспровержение публичных фигур, готовность как к послушанию, так и к «бунту - бессмысленному и беспощадному» уже давно составляют типические черты российской политической культуры, да и русского сознания в целом.

Но чтобы избежать революций, на самом деле надо бы исследовать и вовремя понять, где в растущих протестных настроениях реальные чаяния, на которые надо немедленно и полноценно ответить, а где иррациональное обличительство, где истинные и где мнимые проблемы и темы. Нельзя позволить нам утонуть в экономических и социальных проблемах, в противостояниях и расколах. Ведь налицо и другое: 9 Мая вновь и вновь граждане самых разных возраст­ных и имущественных групп, «успешные» и недовольные, с разным уровнем образования и культуры, разделенные множеством причин и обстоятельств, пока ещё становятся одним целым. Всплеск национального чувства, ярко продемонстрированный единым порывом в момент возвращения Крыма и Севастополя, а также спонтанным превращением Бессмертного полка в грандиозное общенародное действо, не мог быть навязан сверху. Российский народ - не просто численная масса, это единый исторический организм с общим духом, общими ценно­стями и общей исторической памятью.

Но есть различия в понимании того, куда должна двигаться страна и что мешает этому движению. Наши ультрапатриоты, все более радикальные в своем неприятии грехов современной России, считают, что власть, прекратившая после 1990-х распродажу державы, распад и развал промышленности и социальной сферы, зря остановилась на полдороге и не наказала тех, кто в мутный период реформ вдруг стал собственником гигантских активов. Однако по сравнению с началом 2000‑х уже не олигархи, а чиновники стали главным объектом отторжения. Сращивание власти и собственности, формирование псевдоэлиты, чья мотивация не совпадает с интересами государства, - вот что сейчас вызывает протест и оппозиционные настроения.

Наши же воинствующие западники имеют иную цель - вернуть 1990-е. Они пышут нескрываемым презрением к собственному Отечеству и его истории и при этом стараются привлечь себе в союзники патриотов, остро переживающих беды своей страны. Но циничные попутчики на развалинах российской государственности предадут искренних русских «иванов-дурачков», которых «либералы» считают мусором. 1990-е покажутся разминкой, и поощряемые извне «вожди» отдадут достояние России в чужие руки.

Еще Максимилиан Волошин горько написал после революции:

    «А вслед героям и вождям крадется хищник стаей жадной, чтоб мощь России неоглядной размыкать и отдать врагам, сожрать ее пшеницы груды … и высосать моря и руды»…

Страшнее революции и краха нет ничего, ибо происходит крушение не политического института, а самой преемственной государственности, не тождественной государству - политическому институту. После революций народ десятилетиями восстанавливает жизнь и управляемость, возрождает себя как единую нацию… Этот период неизбежно полон репрессий, жесточайших принуждений и запретов, и поэтому рекрутирует подлецов, циников и фанатиков. Подстрекательнице всех революций - «интеллигенции» с ее «отщепенством» от государства и его интересов, как охарактеризовал ее еще Петр Струве в сборнике «Вехи», пора возыметь ответственность и свою фигу в кармане - наконец разжать.

    Согласно опросу ВЦИОМ, назвали победу в Великой Отечественной войне важнейшим историческим событием 69% россиян. Не так давно этот показатель был меньше. Выходит, чем дальше Победа, тем она кажется важнее?

— Чем больше противники сильной России видят противоречий в нашей жизни, тем сильнее они стараются нанести удар по памяти о Великой Отечественной войне - опорному пункту национального самоуважения. Историческое сознание играет в самых сложных моментах национальной истории критическую роль, которая может быть либо спасительной, либо губительной. Такое сознание возродилось в момент гитлеровского нападения. А ведь у призывников в Красную армию 1890 и 1921 гг. рождения не могло быть единого отношения к революции и советским порядкам. Но они совершили подвиг, не только самопожертвования жизни, но и идейный - отложили в сторону сомнения по устроению государства, чтобы сохранить вечное Отечество. Ибо нацистская доктрина и агрессия означали не просто потерю части территории или материального достояния. Нации угрожало превращение в материал, утрата исторической личности и исчезновение из истории. Не восстать против этого означало обессмыслить все предыдущие стояния за веру и независимость - победу на Чудском озере и Куликовскую битву, изгнание Наполеона и оборону Севастополя. Именно тогда советская история вобрала в себя и Полтаву, и переход через Альпы, и Александра Невского…

А вот у пламенных большевиков, отдавших в Брестском мире Украину и Прибалтику (не будь Брестского мира, не было бы сейчас там НАТО), и у постсоветской номенклатурно-интеллигентской элиты 1991 г., рукоплескавшей краху тысячелетней государственности, историческое сознание было утеряно в угоду идеологии. Одним важнее всего было превращение государства даже на кусочке территории в коммунистическое, другим - встраивание обкорнанной России в западные ценности. Поэтому-то народ наш, смущенный грехами государства, интуитивно становится единым целым в память о Победе. Поэтому-то противники сохранения суверенной России в мировой истории, которая одним своим существованием не дает управлять миром из одной точки, направляют свои усилия именно на историческую память.

    Опять же по данным ВЦИОМ, персонажем, наиболее верно отражающим черты характера российского человека, наши сограждане считают Обломова из романа И. А. Гончарова. Следом называют героев Пушкина, Алексея Мересьева из «Повести о настоящем человеке», сказочного Ивана-дурака и др. Чем можете объяснить такой выбор и согласны ли вы с ним?

— На такие вопросы далеко не все отвечают всерьез: многие, особенно молодежь, охотно ерничают или беззлобно озорно шутят. Но не Обломовы прошли от Буга до Тихого океана и создали огромную державу, не отняв ни у одного народа ни клочка земли, ни арыка, а приобщив всех к соработничеству. Не Обломовы победили на Чудском озере и в Куликовской битве, не Обломовы перешли через Альпы, изгнали Наполеона и его 600-тысячную армию. «Иваны-дурачки», нарочито в сказках равнодушные к зарабатыванию «земного успеха», к стяжанию и богат­ству, к педантичному исполнению обязанностей, обладали внутренней силой и в момент нравственного выбора изрекали: «Двух смертей не бывать, а одной не миновать». И шли на подвиг.

Василий Тёркин - вот воплощение в советское время русского Ивана - не дурака, а свободного от самодовольной гордыни, поступающего по совести, как долг велит, и без всякого пафоса. Пушкинские Татьяны и «тургенев­ские девушки» выносили с поля бойцов и, впрягаясь в плуг вместо лошадей, пахали в тылу. Да, это им, русским «Иванам», под Сталинградом «железный ветер бил в лицо, а они всё шли вперёд, и чувство суеверного страха охватило противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?» (цитата из фронтового очерка В. Гроссмана. – Ред.). Европа не может пережить это и ревнует, что не «цивилизованные европейцы», а потомки дружины Александра Невского, суворовских солдат в форме Красной армии опять кровью «искупили Европы вольность, честь, и мир».

Да, мы сотканы и из Обломова, но и из Суворова, из Емели, но и из Ильи Муромца тоже, в нас есть всё - и способность к самоотверженному труду, и безалаберность. В нашей душе, как писал святитель Николай (Велимирович), мелькают и борются страшный ад и самый чарующий рай. Но эта многогранность и позволила нам привлечь сотни народов к своему государственному делу. Мы выходим из страшных потрясений и исторических катастроф, возрождаясь, как птица феникс. Мы живём в трёх веках, у нас сочетаются архаика и высоты технологий, пустыни и вечная мерзлота. Нам понятны другие народы, ибо мы в каждом из них находим чёрточку и своего характера. И мы изначально, с дружины дохристианского киевского князя, готовы были принимать других с их инаковостью.

Не хватит ли поэтому эпигонствовать перед Западом, всё ещё усматривая в нём единст­венный источник прогресса, идей, красоты, культуры? Куда всё это испарилось? Разве Запад, как собирательный кумир наших подражателей, не вступил в период заката и упадка? Разве из гендеров, сексуальных меньшинств, новых расовых диктатур меньшинств (Black Lives Matter), громящих университеты США, из упоённых наслаждениями плоти «граждан мира» могут родиться великая музыка и великая литература, великая философия и великие державы? Нет, их создали те, кто готов был на эшафоте отдать жизнь за веру, Отечество, честь, долг, любовь. Сегодня же упадок Европы как центра всемирных идей и событий налицо. А в Америке идёт буквально революционная деамериканизация всех её основ.

Большинство наших соотечественников, не осознавая опасность такой мировоззренческой революции на Западе, соединенной с мессианским зудом западной идеологии, посмеиваются над этим как над «театром абсурда», возможно, надеясь на пресловутый русский «авось», и совершенно точно отвергают такой путь для России. Думаю, что это, безусловно, тоже элемент широкой системы ценностей, которая нас объединяет - и православных, и мусульман, и всех других, что очень важно для нашей ­истории.