Подвиг как жизнь

Платон Беседин



Накануне 9 мая – да и во время его – мы, по обыкновению, станем свидетелями инсинуаций и провокаций, связанных с этим знаковым праздником. Главным для нашей страны. Ведь именно День Победы – то, что, без поправок, объединяет нас.

Ведь, похоже, что ко всему – особенно в последнее время – можно придраться. Найти изъяны. Однако 9 мая – день священный, день сакральный. Он песнь победителя о наших предках, защитивших наш дом. Победа света над тьмой, Победа, добытая, казалось бы, вопреки всему. И люди, одержавшие её, совершили колоссальный подвиг: они преодолели не только внешнее, но и внутреннее сопротивление – отринув страхи и слабости, возвысились над человеческим, слишком человеческим.

Но этот коллективный Подвиг, точно мозаика, состоит из подвигов личных. В стену, преградившую путь злу, каждый внёс свой героический камень, и каждый из них можно назвать краеугольным. Да, одни известны больше, другие – меньше, но это не отменяет сути. Мы чтим подвиг Александра Матросова, закрывшего амбразуру, или Дмитрия Комарова, на Т-34 протаранившего бронепоезд, а рядом – подвиг моего деда, Валентина Беседина, прошедшего Сталинград, или моей бабушки, Федосеевой Нины, без отдыха трудившейся на производстве. Возможно, мы не в силах назвать всех поимённо, хотя они того, безусловно, заслуживают, но каждый должен хранить свою память.

Однако те, кто целится в святость 9 мая, бьёт именно по этим людям, старается девальвировать именно личный подвиг. Принизить его. Поставить под сомнение саму возможность: а был ли он? или был ли в такой мере, как его преподносят?

Это ведь не было исключением, когда нам говорили о том, что 28 панфиловцев не существовало. Или, принимая героя, дискредитировали сам подвиг. Как то было с Зоей Космодемьянской, которую безумец назвал сумасшедшей, будто не понимая, что подвиг в принципе лежит за границами привычного мироощущения, повседневного состояния – это выход на новую вершину, переход в новое состояние, своего рода метафизический скачок, который требует отказа и от себя прежнего, и от той матрицы, что форматировала ранее.

Но это не отменяет, а, наоборот, лишь усиливает значение личного подвига, его фундаментальность. Он произрастает не как сорняк, но как древо плодоносящее, питающее дальнейшие поколения. Это сорняки растут там, где разруха, где пусто – они покрывают мёртвые редкие земли густым ковром, но тому, что прекрасно в своём созидающем развитии, необходима почва. Без неё ни цветок, ни древо не произрастёт, будь то даже самый отважный скальный куст. У него должен быть источник, откуда он черпает жизненную силу, и корень, чтобы добыть её.

    Люди, совершавшие подвиги во время Великой Отечественной Войны, шли на них более чем осознанно. И осознание это было непререкаемое в своей полноте, потому что вырастало из своей исключительности – человек не мог поступить иначе. Мой дед не мог не пойти защищать родную волжскую землю. И он рыдал, когда в шестнадцать лет его, высоченного, но худющего, не взяли в солдаты, и был счастлив, когда через год ему всё же выдали солдатскую форму. И ведь не только мой дед, правда?

Их очень мало осталось – тех, кто прошёл войну. Тех, кто навоевался. И, дай Боже, навоевался за всех нас, потому что, несмотря на место для подвига, война отвратительна в самом своём естестве. Но те, кто остался, ещё могут говорить, и они скажут вам правду. Идите к ним, спрашивайте, внимайте – знайте, что они не могли поступить иначе.

Для них Родина не была словом с плакатов, но действительно происходила от слова «род», и за ней, в ней они видели лица сотни близких людей: бабушек и дедов, сестёр и братьев, матерей и отцов, которых защитить надо было. Именно эта связь с родом, землёй питала их. Они проросли корнями, а может ли древо жить иначе?

И это чувство сопричастности проходит через всю русскую историю, написанную нашими лучшими людьми, которые не могли оставаться в стороне, глядя на общее горе. Они формировали, удобряли историю так, чтобы она питала и вдохновляла на будущие свершения.

9 мая, находясь в Севастополе, где День Победы имеет всегда сверхособенный смысл, я вспоминаю не только героев Великой Отечественной Войны, но и тех, кто стоял за ними. Ведь Севастополь вытрепала не одна война.

Вспоминаю Льва Николаевича Толстого, который, будучи на Кавказе, рвался в Севастополь, но его не понимали, отговаривали: «Вы же граф, вы что? Там опасно!» Но он прибыл на передовую, подпоручик от артиллерии, и не только защитил город, но и, создав «Севастопольские рассказы», совершил первый в мире журналистский подвиг. Абсолютно осмысленный.

Или – хирург Николай Иванович Пирогов. Он ведь тоже оказался в Севастополе не по указке, а по зову сердца: он жаждал помогать страждущим. Из осаждённого Севастополя Пирогов писал жене: «Мы живём на земле не только лишь для себя, вспомни, что пред нами разыгрывается великая драма, последствия которой отзовутся, может быть, чрез целые столетия; грешно, сложив руки, быть одним только праздным зрителем, кому Бог дал хоть какую-нибудь возможность участвовать в ней…»

    В этих словах, поступках нет и тени сомнения – в них титаническая уверенность в правильности своих действий. И эта осмысленность нитью, скрученной втрое, проходит через все наши поколения, и люди, идущие на безумие войны, горькой в самой своей сердцевине, приносят в неё не только отвагу, честь, мужество, но и фундаментальность подвига, его бьющую хаос структурность, созданную нашей героической историей, выстроенной кирпичик за кирпичиком, плечом к плечу

И тот, кто хочет разрушить эту цельность, непрерывную святость, проникает в щели и трещины, отвоёвывая у монолита подвижничества, миллиметр за миллиметром, пространство для беспамятства, создавая разрывы и пропасти, чтобы нарушить единство, внеся пробелы, которые со временем превратятся в выбеленную мёртвым солнцем пустыню, где расти будут лишь сорняки и ничего более. Тогда, отравленные ядом этих сорняков, потомки скажут, что подвига не было, а если и был он, то лишь как выверт, случайность, алогичный поступок странного человека. Но прийти к подобному значит самому обезуметь, рухнуть в хаос, который не имеет ни причин, ни следствий, а только чавкающую суету, где ничто не питает, не даёт новую жизнь.

Смирить безумие, упорядочить хаос, можно лишь назвав имя. И за ним вспомнятся другие имена. Потому что все они связаны друг с другом, спаяны монолитной верой в то, что род бесконечен и его нельзя прервать, в то, что это земля наша, и мы крепко, несмотря ни на что, до сих пор стоим на ней, неся свою вахту, отдавая свой долг. Назвать имена значит изгнать, подобно экзорцисту, чертей беспамятства, внушающих, будто у подвига нет истока.

Это не так. Подвиг фундаментален, он вершина того, что совершалось до него, и он краеугольный камень для нового возвышенного поступка. Подвиг жив, он сам является одним из истоков жизни. Но только лишь, если мы называем имена и храним память.

Источник: um.plus