Звезда смерти по имени Тэтчер

Егор Холмогоров

Когда премьер-консерватор и вторая женщина на Даунинг-стрит, 10 Тереза Мэй скалится в угрозах в адрес России, прибегает к агрессивной риторике, не выбирает выражений и не боится перегнуть, страшась лишь одного – показаться слабой, над нею незримой мрачной тенью нависает образ предшественницы, Маргарет Тэтчер, премьера Великобритании в 1979 – 1990 годах. Скончавшаяся пять лет назад, 8 апреля 2013 года «Железная леди» до сих пор остается образцом, на который приходится ориентироваться британским тори, тем более – женщинам тори.

Не показаться слабее Тэтчер, проявить железную волю – такова скрытая мотивация Мэй в её русофобских выпадах. Правда она забыла, что Тэтчер упражнялась «на кошках» – на малосильной Аргентине, ирландских террористах из ИРА и собственных шахтерах, а вот с СССР обращалась с величайшей осторожностью, дважды летала в Москву на генсековские похороны и по сравнению с крайне конфликтной до прихода Михаила Горбачева политикой своего коллеги Рональда Рейгана Тэтчер выглядела на советском направлении довольно умеренно, а затем и вовсе начала обхаживать нового генсека с его «новым мышлением». Мэй же бросилась на Россию в лоб, и не исключено, что погубит на этом свою карьеру.

Фигура Тэтчер нависает не только над британскими консерваторами, но и над всем европейским консерватизмом, в частности над русским. Она более, чем кто-либо, способствовала изменению значений слов. Если в былые времена, в XIX и первой половине ХХ века, консерваторы ассоциировались с социальной политикой, противоположной установке либералов на «каждый сам за себя», то к концу ХХ века консерватизм стал восприниматься как экстремистски-рыночная идеология, противостоящая не только коммунизму и социал-демократии, но и умеренной социальной политике, которая теперь, вопреки всякой логике, начала именоваться «либерализмом». Отождествление консерватизма с рыночным фундаментализмом и социальным бессердечием нанесло огромный ущерб его восприятию в мире и, особенно, в России.

При этом культ «железной леди», без которого укрепление нового понимания консерватизма вряд ли бы стало возможно, носит не столько политический, сколько виталистский характер: «железная леди», «баба с яйцами», «человек сильной воли», «единственный мужчина в своем правительстве» – все эти эпитеты с такой частотой прилагались к первой женщине, ставшей премьер-министром Великобритании, как будто речь шла не о политике цивилизованной страны конца ХХ века, а о кровавом средневековом бароне: жги, грабь, убивай, покажи свою непреклонность, жестокость и гордыню – и вознесешься над остальными. Так же, как в образе её партнера «ковбоя» Рейгана, в образе баронессы было нечто ненатурально кинематографичное, чуждое трезвой рациональной политике ХХ века.

Все примеры железной воли Тэтчер сводятся к одному: невероятно стойкое перенесение… чужих страданий и демонстративная бесчувственность. Свою бессердечность Тэтчер проявила, отправив на тот свет немало британцев и множество аргентинцев, не сжалившись над голодающими узниками из Ирландской республиканской армии, не поддавшись бастующим шахтерам, раздавив их движение. В таком контексте нетрудно, впрочем, было прослыть большим мужчиной, чем мужчины, поскольку мужчинам в войне и политике не чуждо некоторое благородство и сострадание друг к другу, остатки рыцарственности, коих баронесса была вовсе лишена и по своему классовому происхождению мелкой лавочницы, и по менталитету женщины в сексистском окружении (каковое доминировало в послевоенной Британии), непрерывно вынужденной доказывать, что она – «более лучший мужчина».

***

Впрочем, наша речь не о женщине среди мужчин, а о политике среди политиков. Тэтчер была самым ненавидимым английским премьером за все три столетия существования этого института как зависящего от парламента, а не от капризов королей. Она оказалась первым и единственным в истории Британии премьером, свергнутым настоящей народной революцией. Восстание 31 марта 1990 года, направленное против введенного Тэтчер подушного налога, было крупнейшим в Англии со времен Уота Тайлера(собственно, маршрут колонн протестующих, двигавшихся на Трафальгарскую площадь, совпадал с маршрутами наступления восставших в 1381 году). Спустя всего несколько месяцев собственная партия Тэтчер произвела против неё переворот и отстранила от власти, а ее преемник отменил ненавистный налог.

Кто-то, конечно, попытается отрицать наличие связи между этими событиями, но сами-то британцы считают иначе, а участники новой «Трафальгарской битвы», в том числе 113 раненых и 340 арестованных, гордятся своей ролью в истории. На «Ютубе» можно найти с десяток песен и роликов, посвященных этим событиям, включая «Мы станцуем на вашей могиле, миссис Тэтчер». Сочинено и записано это было ещё при её жизни. Но, когда «железная леди» скончалась, две сотни человек собрались в центре Глазго, на том самом месте, где в 1989 году шли бои вокруг poll tax, чтобы «отпраздновать» этот факт. Торжествующие распевали «Динь-дон, ведьма умерла» («Ding Dong! The Witch is Dead») из фильма «Волшебник страны Оз». В эту неделю песня снова стала популярной и заняла в официальном сводном чарте Великобритании второе место.

В чем причина подобной ненависти? Для множества британцев «80-е» звучит примерно так же, как для нас «90-е» – время стозевного ужаса. Эпоха Тэтчер – это эпоха резкого падения их материального благополучия, эпоха переориентации экономики с производства благосостояния для британцев на производство «макроэкономических показателей». Эпоха, когда были, похоже, что навсегда, отменены на отдельно взятом острове результаты промышленной революции XVIII века, время, когда лишившиеся работы люди замерзали в домах, где нет тепла, а по улицам шелестел мусорный ветер из-за сокращения государственных расходов на коммунальные службы.

Чтобы понять то новое, то катастрофическое, что внесла в историю Британии дочь бакалейщика, необходимо, прежде всего, расстаться с широко распространенным мифом о Британии как о стране беспощадного и всепоглощающего либерализма. Напротив, гораздо раньше, чем многие народы, столкнувшись с последствиями экономического прогресса, англичане гораздо раньше сумели выработать методы социальной защиты, не позволившие классовым противоречиям разорвать общество.

Когда с конца XV века начались огораживания и «овцы начали есть людей» (при этом данная мера действительно необычайно повысила товарное производство английской шерсти), на дорогах Англии появились тысячи нищих. Короли из династий Тюдоров и Стюартов первые в Европе начали разрабатывать законы о бедных. С нелегкой руки либеральных пропагандистов (включая писателей от Чарльза Диккенса до Марка Твена) английские законы о бедных остались в массовом сознании как законы против нищих, предусматривавшие для них смертную казнь или ужасы работных домов. Между тем, репрессии полагались только тем беднякам, кто по тем или иным причинам отверг тщательно продуманную систему социальной помощи, центральным звеном которой были первичные социальные ячейки – приходы и общины (те самые общины, домом которых являлась нижняя палата парламента, те самые общины, которые были фактически уничтожены социальной атомизацией эпохи тэтчеризма).

Столь же несправедливо оклеветана была и система социальной помощи – «Спинхемленд», – действовавшая с 1795-го по 1834 год (она подробно проанализирована в перевернувшей мировую экономическую мысль книге Карла Поланьи «Великая трансформация»). Эту систему отчаянно ненавидели либеральные экономисты, поскольку она мешала снижать цену на труд рабочих, но именно она предотвратила повторение Англией смут Французской революции. Даже когда она была отменена и английские бедняки остались один на один с невидимой рукой рынка, английские промышленники вместе с парламентом сами же начали расследование последствий «промышленной революции» – тяжелых условий труда рабочих, прежде всего детей, и, несмотря на религиозную веру в либеральный принцип государственного невмешательства, началось улучшение положения бедных.

В конце XIX – начала XX веков именно в Англии последовательно разрабатывалась альтернатива революционному социализму как методу решения социального вопроса. Появились и объединившее интеллектуалов Фабианское общество, и мощные профсоюзы – тред-юнионы, и их политический авангард – Лейбористская партия. Когда лейбористы укрепились у власти, за 1940 – 1970-е годы они построили в Британии общество с элементами государственного социализма, и нельзя сказать, что политика консерваторов до Тэтчер чем-то принципиально отличалась от лейбористской, – консерваторы потому и остались мощной политической силой в ХХ веке, в отличие от позабытых на долгое время вигов, что придерживались традиций социального консерватизма.

После 1945 года правительство лейбористов национализировало все ведущие отрасли промышленности – сталелитейную, угольную, автомобилестроение, авиастроение и авиаперевозки, энергетику, связь. И государственный, и частный сектор дирижировались Национальным Управлением Промышленности, главной задачей которого было любой ценой спасать тонущий бизнес, чтобы сохранить рабочие места. На неизменной страже последних стояли легендарные британские тред-юнионы, которые, скорее, устроили бы общенациональный мятеж, чем поступились хотя бы одним рабочим местом. Впрочем, до мятежей никогда не доходило – правительства лейбористов и профсоюзы слились практически в единое целое.

Именно рабочие места, занятость, и приличные зарплаты были главным фетишем послевоенной экономики будь то в Англии, Франции или США – люди должны работать, получать за это деньги, на эти деньги жить по-человечески, а если денег на рынке на такую схему не хватает, значит, жесткое налоговое законодательство должно помочь перераспределить средства от более богатых к бедным и средним. Налог на прибыль доходил до 60%. Поскольку во главу угла были поставлены рабочие места, то экономика была исключительно трудозатратной и низкоэффективной, – новые трудосберегающие технологии практически не применялись.

Многим этот установленный в премьерство Клемента Эттли (1945 – 1951) «социализм» не нравился (скажем, заключительные главы «Властелина колец», – диктатура Сарумана в Шире – это пародия консерватора Джона Толкиена на политику лейбористов), но невозможно было спорить с тем, что его приоритетом было благосостояние каждого конкретного британца, «простого» британца, вроде тех парней из рабочих кварталов, которые бренчали на гитарах и произвели переворот в музыке 1960-х. Непосредственная связь очевидна: когда Тэтчер убила промышленность Мерсисайда, когда добилась того, что «быть бедным стало невыгодно», замолк и голос мерси-бита и его продолжателей. Практически невозможно назвать великую британскую группу, созданную после 1979 года, – им оставалось только распадаться или более-менее мучительно доживать свой век.

Британский капитализм, британская промышленность, британская экономика развивались столь успешно, именно опираясь на плотную ткань общинной социальной солидарности островитян, на англиканский приход, на английский «Шир», даже на шотландский клан. Именно этой социальной основе британского образа жизни, продуманной системе ориентированной на человека экономики и объявила войну «похитительница молока» (Thatcher – milk snatcher, как прозвали ее еще в бытность министром за отмену выдачи бесплатного молока детям в школах). Она решила создать идеальную конкурентную экономику либерализма, в которой действуют частные предприниматели, ни у кого нет предоставленных государством преимуществ, правительство не обременено огромными расходами на поддержание неэффективных промышленных отраслей, где налоговая система не превращается в пирамиду, в которой «успешные» платят за «ленивых», где миллионы рабочих, собранных в профсоюзы, не «сидят на шее у всей нации», а вместо этого активно осваивают малый бизнес.

Тэтчер, конечно, не выкидывала госпредприятия на улицу, как это делали российские приватизаторы 90-х, а предварительно наводила там порядок, в чем ей помогал гениальный эффективный менеджер Иэн Макгрегор. Он навел порядок сначала в сталелитейной, а затем в угольной промышленности. Правда, в последнем случае Тэтчер ему изрядно навредила – Макгрегор почти договорился с профсоюзом горняков, но «Железная леди» пошла на принцип и спровоцировала знаменитую забастовку угольщиков, ставшую показательным уничтожением влияния британских профсоюзов.

В конце концов, приведенный в порядок госсектор был распродан за колоссальную сумму в 27 миллиардов фунтов стерлингов и… поставил под сомнение логику Тэтчер. Оказалось, что навести порядок мог и не частный собственник, без приватизации. Достаточно было 10-15 Макгрегоров, и госпромышленность работала бы столь же эффективно, принося прибыль казне. Напротив, в руках частников многие компании, в конечном итоге, развалились или были выкинуты покупателями, как легендарный «Роллс-ройс».

Когда Тэтчер сломала и госкапитализм, и всесилие тред-юнионов, радостно снизила налоги, опасность подкралась оттуда, откуда правоверные либералы её не ждали – со стороны рынка. Выяснилось, что рынок с его вымышленной точкой равновесия совершенно не совместим с социальными обязательствами государства. Гипотеза, что рынок справедливо распределит доходы, так, чтобы каждому хватило на частную медицину и частное образование, оказалась ошибочной.

Для большей части любой нации может существовать либо государственная система соцзащиты, либо никакой – со всеми понятными во втором случае последствиями. Столкнувшись с этим, Тэтчер с присущей ей решительностью стала поднимать налоги. И… разбилась в кровь. Общенациональные протесты против так называемого «подушного налога», одинакового для богатых и бедных, превратились в настоящую насильственную революцию, которая фактически вышибла Железную Леди из кресла премьера. Идеальный рынок оказался несовместим с минимально гуманным социальным государством.

***

Тэтчеровская приватизация – история довольно сомнительная и отнюдь не со счастливым концом. Но почему тогда англичане не скинули эту даму на первых же выборах? Многих привлекла тэтчеровская программа «народного капитализма».

Тэтчер уделяла большое внимание развитию индивидуального предпринимательства. За время ее правления число людей, у которых было своё дело – удвоилось: с 1,5 млн. до 3 млн. человек. Специальная программа создала льготный режим для открытия частных предприятий в центрах британских городов (рецепт не для наших градоправителей, увы, они, боюсь, предпочтут годами держать пустыми витрины в надежде на дорогие бутики, но не допустят маленькую милую забегаловку). Дочь лавочника пыталась умножить количество лавочников.

Вот такой свободный мелкий капитализм, «демократия собственников», пожалуй, был действительно привлекательной чертой тэтчеризма. Но в целом массовая приватизация («распродажа фамильного серебра», как раздраженно выразился отставной премьер-консерватор Гарольд Макмилан), разгром профсоюзов, сокращение социальных программ были, прежде всего, войной против экономической политики, ориентированной на благосостояние простого человека. Вместо стимулирования, а то и создания платежеспособного спроса, на которой так или иначе строились большинство экономических моделей 1930 – 1970 годов, Тэтчер поставила во главу угла веру либеральных экономистов в «просачивание богатства»: нет смысла давать деньги бедным – они все равно их промотают, дайте деньги богатым, и они их инвестируют, вложат в дело, в итоге богатство «просочится» вниз, до самых бедных, у которых богатые будут покупать их труд.

Этот логичный на первый взгляд ход мысли на практике обернулся коллапсом традиционной британской экономики и традиционного британского социума. Промышленное производство на родине промышленной революции упало, а во многих отраслях – умерло. Начался массовый вывод производств в страны третьего мира, впрочем, так и не спасший большинство британских фирм. Макроэкономические показатели, которые при Тэтчер и в самом деле постепенно улучшились, обеспечивала «экономика казино» – экономика биржевых спекуляций и «высоких финансов».

А, главное, был нанесен смертельный удар по английскому человеку труда – высокая безработица, война с профсоюзами, пиком которой стала годичная забастовка шахтеров, которую Тэтчер вела с беспощадностью Фолклендской войны. Собственно, в своих речах она не делала разницы между «внешним» врагом на Фолклендах или в Москве и внутренним врагом на бастующих шахтах. Правительство Тэтчер систематически ухудшало сделочную позицию британских рабочих на рынке труда. Для успеха такой политики нужны штрейкбрехеры. Где их взять? И с середины 1980-х динамика въезда в Соединенное Королевство, прежде всего из стран третьего мира, значительно превышает динамику выезда. Англия становится мигрантской страной, зависящей от мигрантского труда (хотя до мигрантобесия эпохи Тони Блэра Тэтчер, конечно, было далеко).

Напротив, англичане вынуждены были массово эмигрировать в Германию. Из Тэтчерленда бежали как из разбомбленной разрушенной страны. Непростой участи британских экономических беженцев в Германии посвящена чудесная песня основателя «Dire straits» Марка Нопфлера «Why aye man», отсылающей к знаменитой «Ферме Мэгги» Боба Дилана, сочиненной в далеком 1965 году, когда о Тэтчер еще никто и не слышал.

    На плаву остаться нам не обломилось,

    Нам пришлось покинуть страну на пароме.

    Мы экономические беженцы,

    Бегущие в Германию,

    Мэгги повернулась к нам задом.

    На землях Джорди настали трудные времена,

    Мы собрали инструмент и технику

    И из Ньюкасла припёрли всё это сюда на горбу.

    Само собой, мужик, а как же, о чём речь, мужик!

    Само собой, мужик, а как же, о чём речь, мужик!

    Мы кочевые племена, мы странники

    В пыле и грязи, в грохоте и шуме.

    Дрели и молотки, экскаваторы и кирки,

    Замешиваем бетон, кладем кирпичную кладку.

    Здесь все до кучи: англичанин, ирландец, шотландец.

    У нас здесь просто Организация Объединенных Наций.

    Каменщики, плотники, любое ремесло,

    Немецкое строительство британскими руками.

    Само собой, мужик, а как же, о чём речь, мужик!

    Само собой, мужик, а как же, о чём речь, мужик!

    На ферме Мэгги больше нету работы,

    Валим отсюда по автобану.

    Вместо шахты кровать в строительном вагончике

    Или койка в разборном бараке.

    Здесь можно заработать кучу дойчмарок

    И немецкие пирожки, ну, очень «вундершён»,

    Немецкое пиво без химии,

    Германии хорошо со мной.

    Иногда я скучаю по своей реке Тайн,

    Но ты моя милая «фройляйн».

    Вечером мы выпьем всё до дна в этом старом городе

    За то, чтоб на работу всегда стояло.

    Само собой, мужик, а как же, о чём речь, мужик!

Пиком этой антинародной политики стал уже упомянутый «подушный налог» — вместо налога, пропорционального стоимости жилья, Тэтчер попыталась заставить англичан платить в пользу местных бюджетов налог из расчета на количество людей, проживающих в помещении. Одинокий миллионер платил в разы меньше, чем платило бы не столь уж нетипичное для Британии семейство Уизли, если бы сборщик смог проникнуть за магический барьер «Норы».

Разрушался основополагающий принцип коммунальной солидарности британцев, положенный в основу законов о бедных: «Богатый платит за бедного, бедный лоялен к богатому». Как я уже говорил, здесь лопнуло даже самое растяжимое терпение многих британцев, тем более что пугать их в 1990 году красной угрозой было уже как-то глупо – флиртом с Горбачевым Тэтчер в каком-то смысле сама вырыла себе политическую могилу, потеряв козыри холодной войны.

За внешней патриотической риторикой, впрочем, тоже более барабанной, – Тэтчер выиграла войну за экономически ненужные Фолкленды и проиграла Китаю за столом переговоров Гонконг, фактически распустила остатки Британской империи – скрывался полный паралич национального сознания премьера.

***

Мышление Тэтчер, по сути, оказалось мышлением марксиста наоборот – классовая борьба была для дочери бакалейщика выше процветания нации, и её Британия стала Британией финансистов, пиар-менеджеров и дизайнеров, в которой не осталось практически места и для английского рабочего, и для английского промышленника. Теперь это была не страна для англичан, а страна, с одной стороны, для мигрантов низшего звена, а с другой – для мигрантов с капиталами, для Лакшми Миттала или Романа Абрамовича, то есть для финансовых кочевников, для которых Британия не родина (свою родину они обокрали и кинули), а роскошный отель. Теперь, «абрамовичей» вроде бы хотят в Лондоне поприжать, но не как носителей кочующего сомнительного капитала, а как «русских» (не верите – посмотрите великолепный и по исполнению, и по неприкрытому политическому ангажементу сериал BBC «Мак-Мафия»), развязав разнузданную русофобскую кампанию.

Наверное, нет на свете страны, которой Тэтчер нанесла больше вреда, чем России. И речь не столько о ее внешнеполитической роли в холодной войне, в поощрении Горбачева на разрушение СССР, сколько о роли «мифа» Тэтчер в российской политике 1990-х годов. Перестроечные, а затем либеральные публицисты и экономисты всячески раздували образ волевой женщины, которая вопреки всему, наплевав на протесты глупого народа, привела Британию через кризис к процветанию (в том, что там процветание, никто не сомневался – наивным россиянам «продавали» за него остатки былого британского величия и естественные плоды общей эволюции западного мира). Посмотрите, какая красотка! Вот так вот только и надо с этими обнаглевшими шахтерами и прочим плебсом! Долой халявщиков! Каждый за себя! Вот так вот и надо распродавать и закрывать «неэффективные» предприятия! Бей народ – спасай рынок! Делай, как Тэтчер, и будет нам счастье! В 1990-м одураченные советские люди никак не могли понять, как англичане могли скинуть такого великого вождя, и призывали импортировать Тэтчер к нам.

Весь беспощадный террор, который развернули либеральные грабители и экономические убийцы 90-х, проходил именно под «звездой по имени Тэтчер». Эта звезда смерти не зашла и по сей день. Когда Алексей Кудрин и Ко мечтают сократить количество пенсионеров, а Герман Греф мечтает всех уволить, бывший (слава Богу — бывший) министр образования Дмитрий Ливанов предлагал упразднить «неэффективные» науки и вузы, когда глава ФМС несколько лет назад рассуждал о том, что в Российской Федерации недостаточно много мигрантов, когда один за другим всплывают безумные проекты приватизаций и в то же время сокращения социальных расходов, когда присяжные либералы молятся не на индексы человеческого развития, а на экономический рост и ВВП – всё это прямые следствия тэтчеризма, как ржавчина разъевшего мозги нашей элиты до невосстановимого состояния.

Наверное, нет лучшего времени, чем нынешнее ожесточенное внешнеполитическое противостояние России и Британии, для того, чтобы наконец вывести тэтчеризм из моды в России и сорвать с него все маски.

На посмертную репутацию Тэтчер ложится сегодня и скандал (опять же посмертный) вокруг её предшественника на посту лидера тори и премьер-министра Эдварда Хита. Британская полиция начала расследование, в ходе которого становится всё более ясной вина политика в многочисленных случаях растления и изнасилования маленьких мальчиков. Таблоиды уже не первый месяц обсуждают вероятность того, что Хит не только насиловал, но и убивал некоторых жертв. Разумеется, немедленно всплыло и имя Тэтчер и были высказаны предположения, что она запрещала расследование в адрес своего предшественника. Если эти гипотезы будут хотя бы минимально доказаны, то репутация «железной леди» может быть погублена навсегда. И, если судить с точки зрения интересов мирового консерватизма, — тем лучше.

«Звезда по имени Тэтчер» должна сойти с консервативного небосклона, так как «железная леди» была похитительницей не только молока, но и не принадлежавшего ей имени. Определение консерватизма не может строиться только из оппозиции с либерализмом или социализмом. Тэтчер не была консерватором ни в одном из смыслов этого слова.

Она не была приверженцем бёркианской традиции консервативной мысли, базирующейся на сохранении и накоплении положительных достижений нации. Напротив, в своей «распродаже фамильного серебра» она вела себя как революционер-нигилист, бездумно разрушающий своё наследие, чтобы оно «не мешало». Эдмунд Бёрк, критикуя разорение реформаторами католических монастырей, накопивших колоссальную историческую и творческую энергию, отмечал: «Уничтожение любой энергии, свободно произрастающей из творческих способностей человеческого ума, почти равносильно в сфере нравственной разрушению движущих свойств тел в сфере материальной. Это все равно, что разрушить взрывчатую силу пороха, или силу пара, силу электричества или магнетизма». «Энергетический» ущерб, нанесенный Британии и России Тэтчер и тэтчеризмом, был колоссален.

Тэтчер не была консерватором в смысле понимания необходимости известного темпа изменений. Она совершенно не понимала того принципа, который лежал в основе классической британской социальной политики и который был некогда блестяще раскрыт Карлом Поланьи:

    «Слепая вера в стихийный прогресс не позволяет нам понять роль правительств в экономической жизни. Роль же эта заключается в воздействии на темп изменений, в ускорении или замедлении его в зависимости от обстоятельств; если же мы считаем этот темп в принципе неизменным или, что еще хуже, видим кощунство в самой попытке на него повлиять, тогда, разумеется, ни о каком вмешательстве не может быть и речи… Что касается Англии, то не может быть сомнений в том, что развитие шерстяного производства оказалось благом для страны, поскольку именно оно привело к созданию хлопчатобумажной промышленности — главного двигателя промышленной революции… Если бы не последовательная правительственная политика в эпоху Тюдоров и ранних Стюартов, темп этого прогресса мог бы оказаться губительным, превратив сам процесс из созидательного в разрушительный. Ведь именно от этого темпа и зависело главным образом, сумеют ли обезземеленные крестьяне приспособиться к новым условиям так, чтобы самые основы их бытия, социального и экономического, физического и нравственного, не оказались фатально подорваны; найдут ли они работу в отраслях, косвенно связанных с процессом перемен, и наконец, позволят ли следствия возросшего импорта, стимулированного увеличением экспорта, найти новые источники средств к существованию тем, кто лишился работы из-за этого процесса. Все это определялось соотношением скорости перемен и темпа приспособления к ним… Если ближайшие следствия процесса изменений пагубны, то, пока не доказано обратное, такими же являются и конечные результаты. Если конверсия пахотных земель в пастбища влечет за собой снос известного числа жилищ, потерю источников средств к существованию известным количеством крестьян, уменьшение в данной местности запасов продовольствия, то все эти следствия, пока не представлены доказательства противоположного, нужно признать окончательными… Выдержать катастрофу огораживаний без серьезного для себя ущерба Англия сумела только потому, что Тюдоры и ранние Стюарты активно употребляли прерогативы короны, чтобы замедлить процесс экономических усовершенствований, пока он не стал социально приемлемым».

Вдохновленные примером Тэтчер не обращали внимания на темп перемен и реальную возможность для людей приспособиться и ельцинские экспериментаторы, требовавшие «быстрых радикальных реформ» и готовые залить страну кровью ради высокого темпа изменений.

Тэтчер не была консерватором и потому, что разорвала с традицией британского социального консерватизма, насчитывавшей много знаковых имен включая Бенджамина Дизраэли и Гилберта Честертона, у неё не было аристократической любви к бедным, симпатии к народу, аристократической антибуржуазности, которая характерна была для прошлых поколений тори. Тэтчеристская приватизация, в конечном счете, исчерпывающе описывается честертоновским афоризмом: «Воры уважают собственность. Просто они желают, чтобы она принадлежала им, дабы они могли ещё больше уважать её».

Наконец, и в смысле поддержания британской идентичности, Тэтчер тоже консерватором не была. Именно на её правление приходится начало массовой мигрантизации Британии. Фолклендская война поддержала имперский, а никак не национальный престиж.

Единственное, в чем наследие Тэтчер сегодня пригодно для английских идентитаристов, это в её евроскептицизме. Однако и здесь апелляция к наследию Тэтчер таких политиков как Найджел Фарадж носит в большей степени популистский характер, стремление привлечь на свою сторону знаменитое имя. Если внимательно проанализировать политику Тэтчер в вопросах ЕЭС, то трудно не заметить её весомого вклада в евроинтеграцию, а также того факта, что она была окружена почти исключительно евроинтеграторами, которые позднее успешно избавились от неё и поставили Лондон под власть Брюсселя.

То, что произнесение слова «консерватизм» у многих людей включает автоматическую ассоциацию с именем Тэтчер – пожалуй, главная неудача в истории консерватизма рубежа ХХ – XXI столетий. Нависающая над консервативными ценностями тень «ведьмы» должна рассеяться. Нам стоит вернуть похищенное у нас консервированное молоко.