И никто не узнает, где могилка моя...

Максим Соколов

За почти полтора месяца, прошедшие с 4 марта, когда началась история со Скрипалями, было высказано множество разных и взаимопротиворечащих суждений о том, чем их отравили (если, в самом деле, отравили), где отравили, кто отравил и зачем он это сделал.

А также было наломано много дров – взаимные высылки дипломатов, наложившие в штаны олигархи, которых угораздило поселиться в Лондоне, etc.

Всё это очень интересно, но убедительного ответа на «чем, где, кто и зачем?» как не было, так и нет. Разве что верить джентльменам на слово, причем, поскольку джентльмены наговорили очень много всего, доверять их последним по времени суждениям, – а то можно и запутаться.

Если же относиться к словам джентльменов с некоторым скепсисом, доверяя лишь несомненным фактам, получается следующая картина:

а) со Скрипалями что-то случилось 4 марта;

б) с тех пор и до сего дня не было представлено публике ни единого материала, показывающего где они и что с ними (хотя бы в стиле фотографий полковника Литвиненко на смертном одре);

в) вопреки ст. 36, п. 1-а Венской конвенции о консульских сношениях, устанавливающей, что «консульские должностные лица могут свободно сноситься с гражданами представляемого государства и иметь доступ к ним. Граждане представляемого государства имеют такую же свободу в том, что касается сношений с консульскими должностными лицами представляемого государства и доступа к ним», ни официальные лица РФ, ни родственники (кузина Виктория) такой возможности не имеют. Официальное объяснение – нежелание самой Ю. С. Скрипаль, выраженное в ее заявлении, подлинность которого невозможно проверить. Въездную визу кузине британское правительство отказалось предоставить;
г) объявлено, что Скрипали будут переправлены в США или какую-нибудь другую далекую страну, где под измененным именем начнут новую жизнь: вы их больше никогда не увидите, т. е. концы в воду.

Можно, конечно, считать, что всё сообщенное британской прессой – несомненная истина и всё, что происходит со Скрипалями, продиктовано единственно заботой об их здоровье и безопасности.

А можно приложить данную ситуацию к себе. Я, например, не испытываю ни малейшего желания посещать острова, причем отнюдь не по причине гипертрофированного чувства собственного величия. Я совершенно не велик и как личность не представляю никакого интереса для правительства Ее Величества, – но разве Ю.С. Скрипаль представляет? Дело не в важности некоторого Ивана Ивановича Пупкина, а в том, такую методику можно применить и к Пупкину, и к Тютькину, и вообще к кому угодно.

Приехал человек в Великобританию посмотреть на белые утесы Дувра и на гринвичский меридиан, тут его внезапно отравили российские спецслужбы; точнее: нам сообщили, что его отравили, – и всё, больше никто никогда его не увидит. Иван Иванович Пупкин станет героем сказки, в которой черт приходит за человеком.

Прецедент во всяком случае создан: и никто не может знать, какими резонами в отношении какого лица будут руководствоваться джентльмены на службе Ее Величества. Они отчета не дают. Изучать быт европейских островитян, вероятно, весьма занимательно, но с такими прецедентами, когда никто не узнает, где могилка моя, лучше от такого удовольствия воздержаться. Береженого Бог бережет.

В старину неизвестность судьбы человека, отправившегося на чужбину, была общим явлением. Недаром в церквах молились о недугующих, страждущих и путешествующих: смысловой ряд примечателен.

Затем, однако, с упорядочиванием общественного быта и появлением консульских служб, оказывающих покровительство соотечественникам на чужбине, путешествие во многие (не во все) страны перестало быть суровым испытанием с неопределенным исходом. Случаи бесследного исчезновения чужестранцев наблюдались лишь in partibus infidelium, да в случае военной неразберихи, когда какое уж там покровительство.

Фактическое исчезновение людей отнюдь не в условиях общественного бедствия, но под сенью британской свободы и законности представляет собой важное ноу-хау прекрасного нового мира; и сколь широко будет это ноу-хау распространяться, сказать невозможно.

Разумно надеяться на лучшее, но готовиться к худшему.