Почему Путин есть, а путинизма нет

Виктор Мараховский

Накануне вступления в должность президента России В.В. Путина состоялся показательный сеанс публичной критики. На площади десятка крупнейших городов страны, представляющих миллионов тридцать пять граждан, вышли в общей сложности несколько тысяч жителей и выразили первому лицу своё неприятие.

Если отвлечься от сопроводительных спецэффектов вроде робких попыток участников «бить ОМОН» и ответно более интенсивного, чем обычно, упаковывания их в автозаки, — то интересными в сеансе критики представляются два момента.

Первый: отчётливое классовое единство самих уличных критиков — вызвавшее некоторое смущение даже у оппозиционных репортёров, пытавшихся обнаружить в недовольных толпах некое социальное разнообразие и срез общества. Возраст — около двадцати. Статус — учащийся в чём-то престижном. Если уже зарабатывающие — то «веб-проектами».

Это особенно важно потому, что веб-критика путинской эпохи все последние годы строится на образах опрятной нищей старушки в супермаркете, считающей медяки у кассы; поедающих одну картоху с солью учителей; колеблемых ветром голодных медработников и вообще «непонятно как выживающих простых людей». Физическое отсутствие этих обездоленных на улицах в день, когда гражданское общество должно было высказать руководителю страны наболевшее, — красноречиво. И если оно объясняется хорошей погодой, — то выходит даже обиднее.

Второй момент: содержательная часть. Тут мы с удивлением можем обнаружить, что даже в таком элитно-компактном виде протестные массы могут выдавить из себя лишь отдельные и зачастую противоречащие друг дружке тезисы:

    • У власти одни и те же силы.

    • В стране невероятная коррупция, о которой я читал в пабликах и смотрел на ютюбе.

    • Нет никаких перспектив, потому что любая инициатива душится.

    • Количество миллионеров растет, а простые люди непонятно как выживают.

Иными словами — обычный набор жалоб-мемов, неубиваемо бродящих в любом крупном государстве (наряду с фальшивыми цитатами из Черчилля и Эйнштейна и рассказами о затачивающих свойствах пирамид) среди специальной публики.

Этот список не полный, — но это все тезисы, на которых разные антипутинские меньшинства сходятся. Потому что в остальном у них мирно сосуществуют обвинения в том, что государство возрождает сталинизм, — и в том, что оно предало великую эпоху. В том, что оно развязало ненужную войну в X, — и в том, что оно сливает несчастную X вместо того, чтобы помочь по-настоящему. В том, что оно насаждает насильственную духовность, — и в том, что развращает народ бездуховностью и медийным бесстыдством.

Таким образом, можно констатировать: В.В. Путин за три президентских срока и один премьерский так и не соорудил того, что можно было бы назвать «путинизмом». А также не только назвать, но и упоённо эксплуатировать — как в качестве «идеологии для пропитания», так и в качестве объекта беспощадной критики.

Надо сказать, что увернуться от создания путинизма президенту, похоже, было непросто. Количество концепций, предлагавшихся Кремлю «кандидатами в Сусловы» (индивидуальными и коллективными), исчислялось не сотнями даже, а тысячами. При этом в большинстве их по понятным причинам дублировались с разной степенью вменяемости всего четыре основные концепции — «СССР 2.0», «Монархии 2.0», фантазийного «уютного европейского домика» и, наконец, «бархатного авторитаризма», сочиняемого по мотивам Италии 1920-х и Южной Кореи 1980-х.

Поначалу казалось, что отсутствие «путинизма» — это просто временный недостаток, который нужно и можно исправить (что сулило победителям предполагаемого тендера на идеологию неисчислимые бонусы «держателей контрольного пакета истины», а проигравшим — стабильный доход от академической дискредитации учения).

Однако тщательный и систематический уход власти от установления правящего -изма в конечном итоге заставил даже самых упорных политтехнологов понять, что В.В. Путин учения/концепции имени себя попросту не хочет.

То есть всё публично задекларированное В.В. Путиным является не «национальной идеей», а обычными цивилизационными элементами, без которых суперстрана существовать не может: патриотизм, единый культурный код, поддержание благосостояния граждан, рост обороноспособности, экономический и политический суверенитет, опережающие научно-технические разработки.

У этого отсутствия нацидеи имеются, разумеется, минусы: в частности, выстроить целиком непротиворечивую «картину мира по-путински» достаточно непросто, то есть и заниматься её защитой с системно-умозрительных позиций трудновато. Время от времени в рамках одного и того же «казенного мира» одобряются идейно полярные инициативы, говорящие спокойным гражданам о некоторой амбивалентности власти, а буйным — о том, что всё предано, продано и слито окончательно.

Но есть и несомненные плюсы. Во-первых, в стране отсутствует обширный класс идеологических аятолл и замов по идеологии, чьё руководство отлично знакомо сотруднику госбезопасности в 1980-х и по какой-то странной причине превратилось в едва ли не поголовное предательство элит.

Во-вторых, стройная и непротиворечивая картина мира — это для любой державы, скорее, слабость, чем преимущество. Потому что она: а) открывает дорогу системной ураганной критике, и б) лишает государство свободы публичного маневра, заставляя либо действовать себе во вред, либо погружаться в бездну вранья. Либо то и другое сразу.

Собственно говоря, живой пример ужа на сковородке, пытающегося примирить доставшуюся от предшественников единственно верную идеологию и реалполитику, жизненно необходимую стране, — уже имеется, и вполне наглядный. Этот пример командует ядерной державой по ту сторону океана.