Бедность по наследству

Юрий Аммосов

О тенденции элит воспроизводить самих себя

Новый психологический эксперимент показывает: успех коррелирует с социальным и имущественным статусом. Надежды на то, что вознаграждаться будут талант, труд и другие достоинства, не оправдываются — как и тысячелетия назад, современная элита во всем мире передает свой статус по наследству, оттесняя выходцев из низов.
 
Cъешь ты сегодня, а я завтра

Когда психология из умозрительной науки превратилась в экспериментальную, в ней постепенно сложился ряд классических экспериментов, о которых узнают все студенты на вводных курсах. В первую сотню этой нестареющей классики входит Стэнфордский эксперимент со сладостями 1960-х годов.

Дошкольникам предлагали выбор: или получить вкусняшку (зефирку, печенюшку или конфету) сейчас, или две через пятнадцать минут, когда взрослый уйдет и вернется. Затем на протяжении длительного периода времени экспериментаторы следили за детьми и опрашивали родителей о том, как дети развиваются (такие эксперименты называются «лонгитюдными»).

Исследователь пришел к выводу, что дети, которые выбирают ожидание двух конфет (у психологов «отложенное вознаграждение»), в будущем становятся более успешными — поступают в лучшие университеты, больше зарабатывают и так далее.

Но в конце мая 2018 года пришло известие, которое заставило ученую общественность и СМИ не только усомниться в этом эксперименте, но и вообще заговорить о «кризисе воспроизведения» в психологии. Научность, как известно, подразумевает объективность результатов — что один ученый сделал, любой другой по его описанию повторить сможет, и результат не изменится.

Повтор эксперимента со сладостями провалился. Экспериментаторы нового поколения обратили внимание, что все 90 детей-участников исходного эксперимента ходили в детский сад при Стэнфордском университете — то есть в основном были детьми профессоров и входили с рождения в элиту общества.

В новый эксперимент привлекли почти 1000 детей из всех слоев общества.

Оказалось, что и отложенное вознаграждение, и успех коррелируют сильнее всего с одной из контрольных переменных — социальным и имущественным статусом родителей. Дети из бедных семей хватают конфетку сразу, дети из богатых ждут.

Исследователи обосновали этот результат так: в бедных семьях дети рано узнают, что взрослые могут и не суметь сдержать свои обещания. А потому следует брать, что можешь, здесь и сейчас. В богатых же семьях дети уверены в завтрашнем дне, а родителям нетрудно сдержать данное слово. К тому же для богатого ребенка конфета не диво, он и так их может получить, сколько хочет, и жертва во времени для него минимальна. Ему терпеть проще, чем бедному ребенку, которому конфета — праздник.

Откуда же тогда брался успех терпеливых детей? Хорошим университетам предшествовали репетиторы, бесплатная общественная работа летом — все то, что любят приемные комиссии и что недоступно бедным детям. Хорошей работе помогали связи родителей. Успех в жизни просто передавался по наследству.
 
Кровь гуще воды

Эксперимент со сладостями — далеко не единственный, демонстрирующий, что успех и семья — вещи взаимосвязанные. Существует общепринятое мнение, что технологические стартапы — место, где побеждают бесстрашие, ум и трудолюбие. Но когда феномен предпринимательства стали исследовать количественно, оказалось, что и предприниматели в основном — выходцы из богатых семей. Предприниматель вовсе не обладает более высокой толерантностью к риску — до успешного финала удерживаются те, кому ресурсы позволяют экспериментировать без страха остаться ни с чем, и только.

Наследоваться успех может очень долго, невзирая на строй. Во Флоренции крупнейшие налогоплательщики в наши дни в значительном количестве носят те же фамилии, что и 600 лет назад, в Высокое Возрождение. Это не однофамильцы — это прямые потомки богачей эпохи Медичи.

В Китае руководство высших руководителей партии и страны и крупнейших компаний — в значительной мере родственники, свойственники и внуки потомков руководителей эры Мао Цзэдуна, пришедших к власти с революцией 1949 года — среди которых в свой черед много детей соратников революционера старшего поколения Сунь Ятсена. Более того, посторонних в китайской элите с приходом к власти Си Цзиньпина из клана «кронпринцев» стало не больше, а меньше.

Объяснить семейное всесилие в Китае диктаторским режимом не получится — в соседних демократиях «с западно-азиатской спецификой» Тайване, Корее и Японии та же картина. Но и конфуцианско-буддистской культурой это тоже не объяснишь — и в постколониальной особенной Индии, и в западно-демократических Швеции, Англии и США политические, деловые и культурные элиты тоже наследуют свои места столетиями.

Английская поговорка «кровь гуще воды» уже в средневековых словарях фигурирует с пометкой «старинная». Лауреат Нобелевской премии мира и генсек ООН Даг Хаммаршельд не только стал в 30 лет секретарем Банка Швеции, но и буквально унаследовал в Шведской академии (которая вручает Нобелевские премии) место своего отца Яльмара, бывшего премьера Швеции.

Список членов Шведской академии еще откровеннее — там поколение за поколением фигурируют одни и те же фамилии, составляющие добрую половину ее членов. И это не ученые и писатели, а политики с родословными, уходящими куда-то в викингскую даль. Жан-Поль Сартротказался от Нобелевской премии со словами: «В нынешней обстановке Нобелевская премия на деле представляет собой награду, предназначенную для писателей Запада или «мятежников» с Востока» — и его возмущение становится понятно.

То же происходит и в США. В политической элите часто находятся дети, племянники и зятья с невестками заслуженных политиков прошлого. Многие финансисты — члены династий финансистов. В прессе и ТВ вероятность мужа или папы из руководства СМИ — тоже маркер успешной карьеры. Знаменитости театра и кино — тоже нередко дети звезд. И это не считая дружеских или интимных связей — разговор про дело Вайнштейна, которое в одночасье вытряхнуло целую паутину, и начинать не хочется.
 
Из приличной семьи с хорошими генами

Но и у нас на родине сложно найти группу, где бы статус передавали достойным, а не близким. В официально бесклассовом СССР дети узнавали из разговоров взрослых слова, которых не было в газете «Правда», — «не с улицы», «из нашего круга», «приличная семья», «хорошие гены», «блат», и, конечно, «быдло» — бог весь как пришедшую в язык кальку с польского «скотина», обозначающую «низший класс», кальку, еще не до конца ставшую непристойностью, которую нельзя произносить и стыдно думать.

Анекдот о том, почему генеральскому внуку не бывать маршалом — «у маршала тоже внучек есть» — в немалой мере отражал реальность. Мемуары потомков сталинской и хрущевской элиты пестрят воспоминаниями и о закрытой роскошной жизни, и о стремительных карьерах.

Сейчас ситуация тоже не изменилась. Я даже не имею в виду те российские примеры, что более-менее на слуху. Возьмем результаты последних выборов в Российскую академию наук — доля сыновей и зятьев старых академиков среди новых академиков значительно выше их доли в населении страны.

Я давно привык, узнав про очередного талантливого молодого предпринимателя, интересоваться фамилиями его родителей и тестя — и очень часто это уже знакомые видные фамилии.

В кругу московских инноваторов известна недавняя история про серийного «стартапера», которого вдруг недавно встретили на одной конференции за «питчами» — то есть в поиске инвесторов. На вопрос, что вдруг произошло, стартапер невинно отвечал: «Папа сказал, что пять стартапов в корзину — слишком много, и он больше не собирается деньги на меня тратить, пока я сам постороннего инвестора не найду».
 
Высоко летать — больно падать

Не всегда судьбе наследника можно позавидовать. Как только его старший покровитель умирает или уходит на покой — ему тут же, с первой минуты, необходимо защищать все, чем он владеет, с утроенной силой. Другие представители элиты моментально проверят его на прочность, причем во главе атаки могут оказаться самые близкие родственники — как это происходит сейчас в Сингапуре между детьми и внуками «просвещенного автократа» Ли Кван Ю.

Тыла у наследника тоже нет. Положиться на свиту сикофантов нельзя — те же, кто заискивал перед ним, первыми вцепятся в него, едва он покачнется, мстя за свои унижения. А те, кто будут верны опальному наследнику, могут пострадать еще хуже, чем он.

Если наследнику удалось удержать свои владения мирно — это везение. Не всем везет. Скажем, сын Лаврентия Берия Серго, ставший генеральным конструктором ракет ПВО и лауреатом Сталинской премии еще до 30 лет, после ареста отца провел полтора года в одиночке и до смещения Хрущева был в ссылке. Разумеется, никакой другой вины, кроме фамилии, за ним не было.

А бывают и более экстремальные случаи. Гульнара Каримова, которая около двадцати лет была некоронованной принцессой Узбекистана и обладательницей многомиллиардного состояния, впав в немилость у престарелого отца, просто исчезла. По слухам, она отбывает пятилетний срок заключения — если это так, ей повезло. Северокорейский серый кардинал Чан Сон Тхэк, зять Ким Чен Ира, лишился жизни, когда стал мешать единовластию племянника Ким Чен Ына.
 
Рациональная несправедливость

Допустим, что наследование статуса — всеобщая особенность рода человеческого. Но почему так происходит?

Эксперимент с конфетами демонстрирует, что бедные и богатые дети ведут себя абсолютно рационально, если рассматривать их действия через экономическо-финансовую логику. У богатого и бедного разная, как это принято говорить, «цена времени». В ситуации повышенного риска будущий доход теряет свою ценность быстрее, чем в ситуации низкого риска.

Ту же логику можно применить и к наследованию. Элита решает, пустить в свой круг новичка «с улицы» или не пустить, исходя из того, как это изменит ее ресурс (власть, богатство, влияние, славу). И этот выбор тоже рационален.

Вот, например, феномен, на который обратила внимание школа институциональной экономики: в Венеции начиная с 992 года в рядах элиты стали массово появляться новые фамилии. В 992 году вступил в действие «хрисовул» («золотая грамота») императора Византии Василия II. Этим хрисовулом император в обмен на право использовать венецианский военный и торговый флот даровал Венеции право беспошлинной торговли по всей империи — то есть фактически монополию на все торговые потоки Восток-Запад.

Воистину царский дар нужно было эксплуатировать, пока его не отобрали — вспомним о цене времени! Венецианские аристократы кинулись снаряжать торговые караваны, и количество вакантных капитанских мест возросло многократно. Когда элитный пирог растет — делиться продуктивнее, чем не делиться.

Если новичок не помогает, но и не мешает элите — ему могут не мешать подниматься. Но если делиться означает даже не сокращение доли элиты, а хотя бы сокращение темпов роста ее ресурсов — тут элита создаст максимум барьеров на вход. Зачем делиться, если можно не делиться? А тем более, если делиться невыгодно?

А уж когда ресурсный «пирог» не растет, а сокращается — тогда уже внутри элиты начнется крайне ожесточенная борьба.
 
Вкалывают роботы — плачет человек

Но самое неприятное, что в будущем нас может ждать не сокращение, а рост неравномерности распределения ресурсов и падение социальной мобильности.

Автоматизация и роботизация сделают в течение жизни двух поколений ненужными 80 процентов ныне существующих рабочих мест (таков, по крайней мере, современный консенсус). Но это означает, что экономическая ценность человека упадет почти до нуля.

Существуют понятия «трудоемкости» и «капиталоемкости». Современная демократия сформировалась в условиях промышленной революции, которая на начальном этапе была трудоемкой. Труд создавал значительную долю стоимости — ценность труда росла, рос и политический вес человека. Росло и общественное уважение к труду.

Но что происходит, когда производство требует больше капитала, чем труда? Это мы обнаружили одними из первых в мире в позднем СССР и России. Добыча сырья с каждым десятилетием все больше зависит от сверхдорогого оборудования и все меньше от малоквалифицированного труда.

Циничная максима, приписанная «красно-коричневыми» публицистами Маргарет Тэтчер: «В России должно остаться только пять миллионов (или пятьдесят тысяч, в другом варианте) человек, чтобы работать на Трубе», отражала фактическое положение дел в рентной экономике, где труд создавал все меньше стоимости.

В недалеком будущем все человечество может начать делить общую ренту с машин, для создания и программирования которых потребуется только труд запредельной квалификации. Остальным людям придется платить за то, чтоб они даже не пытались работать!

Разговоры о «гарантированном минимальном доходе» возникли не на пустом месте. И хорошо, если новые «элои» решат не мешать жить и размножаться новым «морлокам», сидящим по своим клетушкам у телевизоров и за электронными играми...
 
Делай добро, бросай в воду...

Допустим, что у вас уже сжимаются кулаки от описанной тотальной несправедливости. Но что вы можете сделать, чтобы остановить ее? Я вам скажу, что. Для этого не надо выходить на улицы, писать разгневанные посты и твиты.

Найдите талантливого и трудолюбивого, но обделенного жизнью молодого человека или девушку из простой провинциальной семьи и дайте ему шанс. Научите его тому, что умеете лучше всего. Устройте его на хорошую работу. Дайте ему отличную рекомендацию. Помогите деньгами или заказами. Сделайте все то, что идет вразрез с интересом сохранения вашего статуса и привилегий.

Это не принесет вам выгоды, а может быть, вы вспомните слова, некогда сказанные Жуковским Пушкину «Победителю-ученику от побежденного учителя». Но две вещи я вам обещаю — ваша карма улучшится, а вы станете меньше переживать о всеобщем неравенстве.

Именно это я делаю сам уже десять лет, воспитав свыше тысячи учеников на Физтехе. Тех самых, которые будут создавать роботов с искусственным интеллектом, которые избавят мир от людского труда. И в самом жестоком будущем у умных, талантливых и упорных остается шанс выйти против богатых и знатных — а может быть, и оставить их позади.