О проекте Размещение рекламы Карта портала КорзинаКорзина Распечатать
Новости

А ненависть людская становится все более отчетливой

Добавлено: 02.07.2019


Ирина Тумакова

Историк и политолог Валерий Соловей

Екатеринбург, Шиес, Чемодановка, Иван Голунов, Первомай в Петербурге, День России в Москве — сбываются прогнозы политологов об увеличении протестов. Историк и политолог Валерий Соловей объясняет, к чему приведет активность горожан уже через год.

    Ирина Тумакова: — Валерий Дмитриевич, вы давно предсказывали усиление «городских протестов», такого точечного недовольства людей. Почему нервозность нарастает именно сейчас?

Валерий Соловей: — Это имеет простое объяснение. Проблемы долго накапливались, они не решались. Это — одна сторона. Вторая — власть на все плюет. Она поглощена исключительно максимизацией прибыли. Никакой единой и последовательной стратегии у нее просто нет. Представители власти думают не о стране и даже не о корпоративных интересах, а исключительно о собственном и своих семей выживании.

    — Так они вроде всегда об этом думали, разве что-то изменилось?

— Они думают о выживании после Путина. Они уже мыслят категориями постпутинской России. И они к этой России готовятся.

    — Как можно подготовиться к тому, о чем ничего не знаешь? Или они знают, какая она будет?

— Они тоже не знают, чего ожидать. Может быть, придется эвакуироваться. К этому лучше побольше деньжат срубить по-легкому.

    — Если они уже думают о постпутинском будущем, не лучше ли людей как-то задобрить?

— «Людей задобрить» — это надо мыслить в общественных категориях. Они в таких категориях уже давным-давно не мыслят. Они мыслят в групповых категориях — это в лучшем случае. И это изменение самого стиля мышления стало очень заметно проявляться именно в последний год. Если до марта 2018 года, даже, я бы сказал, до осени они еще как-то сдерживались, оставались в определенных рамках, то сейчас очень хорошо заметно, что они «все берега попутали», если воспользоваться сленговым выражением.

    — Собственно, поэтому я и спросила вас о причине, по которой нервозность нарастает именно теперь. Ощущение такое, что все-таки не «низы» начали терять терпение, а «верхи» как-то чересчур разошлись. Шиес, где начали строить полигон даже без единого разрешения, Голунов, которому подкидывали наркотики настолько нагло…

— Да, система идет вразнос. Они это чувствуют. И они уже не хотят себя с этой системой связывать. Они хотят покинуть этот «Титаник» в шлюпках. Хотят забронировать себе место в шлюпке. А что будет с «Титаником», с пассажирами эконом-класса, с кочегарами — это их совершенно не занимает. И это очень хорошо видно.

    — Что значит — «система идет вразнос»? Мы ведь с вами тоже на этом «Титанике» плывем.

— Я имею в виду политическую систему, российское государство в целом: оно перестало выполнять свои базовые функции. Чиновники чем должны заниматься? Они должны обеспечивать эффективное управление. Ну, или хотя бы какое-то управление. Теперь скажите: в Питере, например, они хоть какое-то управление обеспечивают?

    — Какое-то, наверное, обеспечивают. Транспорт ходит…

— Да-да, что-то работает. Учителя работают, врачи. По инерции, или деваться им некуда. Кто-то из чувства долга. Но чиновники перестают работать. То есть они работают, но теперь только из-под палки. Только. Над ними надо ставить надсмотрщика, который будет их контролировать. Что-то в них банально психологически надломилось. Они чувствуют, что все бессмысленно. Я не хочу огульно охаивать все огромное чиновничество Российской Федерации, потому что рядовые клерки находятся в таком же положении, как мы с вами. Но что-то в этой системе сломалось.

    — Что именно? Что такое произошло, что ее именно теперь сломало?

— Она потеряла смысл существования. Потеряла цель существования.

    — Не понимаю. Если целью было собственное благополучие, то что изменилось? А если для кого-то целью было благо родины, так самое время им заняться.

— Что-то подобное мы уже проходили в 1989-91 годах. С кем я ни поговорю сейчас — у всех одинаковые ощущения. Есть один очень важный индикатор: это отзывы бизнесменов. Особенно региональных. И вот как они описывают ситуацию. Раньше, говорят они, формальные процедуры не работали, институты в России слабенькие, но были налажены процедуры неформальные для решения вопросов. Могу объяснить вам на примере Петербурга. Раньше в вашем городе, если что-то требовалось решить, надо было обратиться к Виолончелисту. Я не шучу. А сейчас Виолончелист решить ничего не может.

    — Насколько я знаю, это связано с его личными причинами, он вроде бы большую часть времени проводит в Крыму и переживает из-за санкций, которые для музыканта стали катастрофой.

— Нет, он звонит. Но все, извините, кладут с прибором на его телефонные звонки. Может быть, этому и есть какое угодно объяснение. Но то же самое происходит и в провинции. Я к тому, что неформальные каналы просто перестали работать. А они в России работали лучше формальных. Это означает, что теперь не делается ничего. Проблемы никак не решаются.

    — Может быть, «решалы» просто стали опасаться, ведь у нас борьба с коррупцией идет со страшной силой, губернаторов и министров сажают?

— С помощью репрессий власть пыталась повысить эффективность. Борьба с коррупцией — это точечные репрессии. Репрессиями охвачено около 1% чиновников в регионах. Не все сидят, но возбуждены уголовные дела, открыты преследования и так далее. Люди, которые предложили эту блестящую идею, конечно, питались опытом 1930-х годов. Но в отличие от 1930-х произошел просто паралич: зачем что-то делать, если это риск? Вот пока на нас смотрят — мы что-то делаем. Отвернутся — перестаем. Ну, еще они могут отчеты составлять. Блестящие отчеты, правильные.

    — На это люди и реагируют протестами? Не слишком ли протесты «точечные» и мелкие для такой глобальной проблемы?

— Пока протесты локальные. Но этих протестов становится все больше. Если говорить о Петербурге, то можно привести в пример протесты в университете.

    — Да, но там тоже конкретный чисто «университетский» повод, который затрагивает узкий круг людей.

— Такие протесты возникают по разным поводам. На разной почве. Их будет становиться гораздо больше. С осени их будет все больше и больше. И выяснится, что значительная часть страны уже охвачена протестами, а система неспособна с ними справляться.

    — Разве? У системы кончится Росгвардия?

— Не справляться как с протестами, а решать проблемы, которыми протесты вызваны. Это будет означать, что система недееспособна уже тотально. Вот это мы с вами увидим где-то через год.

    — Вот мы видели ролик штаба Навального: сотрудницы бюджетных предприятий проводят какие-то манипуляции со списками избирателей в поддержку Беглова…

— Ну, это как раз понятно: Путин приказал, чтобы Беглов был избран любой ценой. Вот без обиняков: любой ценой. О последствиях никто не думает.

    — Понимаю. Вот я и спрашиваю: ведь этим женщинам тоже наверняка трудно живется, они тоже многим недовольны. Почему эта категория людей не скажет: «Стоп, хватит»? Почему они соглашаются мухлевать с выборами, а не подключаются к протестам?

— В наших людей прочно вселен туповатый, уж простите за это слово, страх.

    — Какой страх? Сколько бы ни говорили про 1937 год, но сейчас точно не он. За отказ мухлевать их не посадят, не убьют, не побьют.

— Они боятся потерять работу.

    — Учителя? У нас такой выбор учителей, что они работу не найдут?

— Я тоже часто говорю таким людям: слушайте, а что вы потеряете? Но система встроила некоторые ограничители. Скажем, в Москве есть некая скрытая база данных учителей: если вы потеряли работу, то против вашей фамилии ставят черную метку. В школу такого учителя больше не возьмут. Вот они и боятся. Я хочу это подчеркнуть: власть паразитирует на наших страхах, она на них живет. Вы правы, по сравнению с 1937 годом система вегетарианская. Но страх-то никуда не делся. Тогда был страх расстрелов, сейчас — страх потерять работу.

    — Вы же не побоялись потерять работу.

— Знаете, отважных людей мало. Потерял я работу — нестрашно, будет новая — еще интересней. Но таких людей немного.

    — Вот вы сказали, что через год система покажет, что она недееспособна тотально. А для нас это как будет выглядеть? Вот для меня, например?

— Для нас это как раз не будет выглядеть очень уж страшно. Системы жизнеобеспечения работать будут. Ну, может быть, несколько хуже.

    — Еще хуже?

— Да, они и сейчас не очень хорошо работают, а будет несколько хуже. Но провизия не исчезнет. Это абсолютная чепуха, если вы где-то слышите, что надо запасать соль, мыло, спички.

    — Нет, этого я не слышала с конца 1990-х.

— Ничего подобного и не будет. Ну, немножко вырастет уличная преступность, потому что полиция станет работать еще хуже.

    — Уже подросла.

— Вот еще подрастет. Но никакого разгула бандитизма не случится. Никакого голода не будет. Просто мы вдруг увидим: король-то голый. И нет ни какой-то «вертикали власти», нет никакого страшного «аппарата насилия» — все это было грандиозной фикцией.

    — Подождите. Это же как раз то, чего я, например, очень жду: чтобы не меньшинство, как сейчас, а уже поголовно люди поняли насчет «голого короля».

— Вот. Самое интересное начнется дальше, как только люди начнут это ощущать. Люди ведь в основе своей ведут себя как такие маленькие грызунки, они пробуют границы дозволенного: вот мы это попробовали — ага, система отступает, а давайте теперь еще попробуем, еще… Потом они вдруг почувствуют… Помните, в 2012 году люди скандировали: «Мы здесь власть!»? Вот люди и поймут, что их-то, оказывается, боятся. Это и есть самое интересное. Когда начнется столкновение авангарда общества с системой. Это будет именно авангард: политически активное меньшинство. Система начнет огрызаться.

    — И во что это выльется?

— Думаю, что в массовые манифестации. В первую очередь, на улицах Москвы и Петербурга. В столкновения с полицией. Во что еще это может вылиться? Во всех странах мира это происходит одинаково. Почему Россия должна быть исключением?

    — Я не об этом. Меня пугают как раз ваши слова об авангарде. Что это за «авангард»?

— Ну, уж какой есть. Другого у нас с вами нет.

    — В том-то и дело, что он может быть разный. Это могут быть «навальнята», а могут быть националисты какие-нибудь. Я не знаю, чего больше боюсь — системы или этого неведомого «авангарда».

— Для того, чтобы этот авангард был для нас приемлем, надо принимать участие в его формировании. Это же очень просто: в России если вы что-то хотите сделать хорошо, то делайте это сами. И я могу вам сказать, что буду этим заниматься. Я буду заниматься организацией этих сил. И я не один, есть много людей, которые готовы этим заниматься.

    — Причем в разных «лагерях» есть свои люди.

— Наша задача в том, чтобы хороших людей, как говорил Толстой, объединить. Надо этим заниматься.

    — Да как же этим заниматься, если хорошие люди у нас так и норовят не объединиться, а, наоборот, поцапаться? Даже такой прекрасный повод, как освобождение Ивана Голунова, привел к тому, что все хорошие люди разделились на «остроконечников» и «тупоконечников».

— Это правда. Но я надеюсь, что нам все-таки удастся обеспечить победу здравого смысла. Хотя бы на время.

    — Это мы тоже увидим через год?

— Думаю, что движение к объединению мы начнем гораздо раньше. Уже, надеюсь, этой осенью. А некие серьезные процессы, думаю, начнутся уже году в 2020-м.

    — Какую роль в этом сыграют ближайшие выборы, в частности — выборы губернатора Беглова в Петербурге?

— Эти выборы станут очень важным шагом для накопления протестного потенциала. И для формирования ненависти.

    — Ненависти?

— Именно ненависти. Это эмоция, которая становится все более отчетливой. Я этого не хочу, но я описываю вам то, что, с моей точки зрения, происходит. И задача наша как раз в том, чтобы эту ненависть перевести в конструктивное русло. Не расправиться с теми, кто не нравится, а направить на достижение политически реалистичных целей и на переформатирование системы.






© 2005-2019 Интернет-каталог товаров и услуг StroyIP.ru

Екатеринбург
Первомайская, 104
Индекс: 620049

Ваши замечания и предложения направляйте на почту
stroyip@stroyip.ru
Телефон: +7 (343) 383-45-72
Факс: +7 (343) 383-45-72

Информация о проекте
Размещение рекламы